Японский солдат

Кубо говорил так не только потому, что считал для себя унизительным обращаться за помощью к противнику, — он знал, что не так-то просто сразу заклеймить кого-то и объявить «военным преступником». Однажды его уже одернул начальник лагеря в Лаэ полковник Кингли, когда он потребовал устранить командира группы пленных поручика Окабэ и выбрать командира подразделения демократическим путем. Высокомерный поручик Кингли, огромный мужчина, не обладавший, видимо, никакими способностями, кроме как состоять в должности начальника лагеря для военнопленных, раздраженно выслушал Кубо, Исиду и нескольких других пленных, так, будто перед ним были мальчишки, с трудом изъяснявшиеся на корявом английском языке, и сразу накричал на них:

— Вы кто такие! Вы же рядовые солдаты!

По-видимому, и здесь, в Рабауле, австралийские власти не собирались вмешиваться в вопросы уставной дисциплины японцев. Это освобождало их от лишних хлопот, а кроме того, рассуждал Кубо, в значительной степени отвечало характеру и порядкам австралийской армии. За время плена Кубо понял, что австралийская армия на первый взгляд выглядела более демократичной, чем японская, и среди солдат было немало демократически настроенных людей. Однако Кубо почувствовал, что австралийцы не станут вмешиваться в нелепый воинский устав японской армии. Вряд ли капитан Гамильтон захочет заниматься этим щекотливым делом, если даже и узнает об идеях, которые проповедовал подполковник Хагивара. Кубо решил пока не говорить о своих сомнениях Исиде и другим пленным, он лишь настаивал на том, что обращаться с жалобой к австралийскому командованию рано: с командиром батальона можно разделаться лишь тогда, когда пленные расшевелят солдат, добьются их поддержки.

— Всегда вы, Кубо-сан, ерунду говорите. Чего их там расшевеливать, этих солдат! Разве без этого нельзя? Ведь мочи уж нет терпеть, — рявкнул Исида.

— Не надо спешить, — сказал Кубо. — Ведь и недели не прошло, как мы присоединились к дивизии. Эти парни ничего еще толком не знают о положении в Японии, о больших переменах, которые там происходят.

Такано не участвовал в споре. Правда, он тоже считал, что обращаться с жалобой к австралийским военным властям не следует. Но вместе с тем он и представить себе не мог, чтобы солдаты в лагере отважились выступить против командира батальона, как это произошло в Лаэ. Слушая подполковника Хагивару, он чувствовал, какая огромная пропасть разделяет его самого и этих людей, так внимательно слушавших своего командира и одобрительно кивавших ему. Неужели каких-нибудь полгода назад он сам был таким?

Такано не был уверен, что смог бы опровергнуть положения, выдвинутые подполковником Хагиварой. От Кубо он не раз слышал, что совместное процветание всех народов Восточной Азии под эгидой Японии есть не что иное, как попытка, вытеснив ведущие страны Европы и Америки, установить господство Японии в Восточной Азии. Однако сам он еще не до конца в этом разобрался.

И все же в речи подполковника Хагивары больше всего его возмущало то, что тот не чувствовал никакой ответственности, никаких угрызений совести за поражение Японии в войне, за безоговорочную капитуляцию. Подполковник разглагольствовал о столетней войне, призывал не отчаиваться — словно это не война, а игра в сёги. В таком случае во имя чего погибли японские солдаты на Новой Гвинее и на острове Б.? Этому подполковнику их смерть — все равно что потеря хода в шахматной игре. Они сражались и умирали, стисну» зубы, во имя отечества, во имя победы, а командование готовилось подписать акт капитуляции. Теперь эти гады, которые руководили военными операциями, в том числе и подполковник Хагивара, эти сволочи, что гнали их на смерть, сваливают всю ответственность за поражение на императора, уверяют, что сложили оружие по высочайшему приказу. А император, разумеется, не может нести никакой ответственности — ведь он живой бог на земле. Так кто же, в конце концов, виновен во всем? С одной стороны — солдаты, которые выжили в джунглях в настоящем аду, где люди поедали трупы, а с другой — эти гады, которые жрали до отвала в тылу и теперь заявляют, что Япония потерпела поражение исключительно из-за тех, кто добровольно сдался в плен, и нет ничего особенного в том, что проиграно несколько сражений. Что же это такое? Неужели это и есть тот самый принцип справедливой восточной морали, который противопоставляется гегемонистским устремлениям Европы и Америки?

В тот вечер Такано долго не мог заснуть — мрачные мысли не давали ему покоя. И видимо, не одному ему: после того как погасили свет, в разных концах казармы раздавалось недовольное ворчанье.

Вдруг в темноте разнесся вопль: «Грабят!» Кричали где-то на табачном поле пятой роты, которое находилось рядом с казармой шестой роты. Затем послышалось шуршание стеблей — кто-то пробирался сквозь заросли табака. «Вор! Табак украл!» — кричал кто-то, видимо караульный. Мимо казармы, где спал Такано, пробежал человек и, судя по звукам, скрылся в кухне.