Ярче тысячи солнц. Трепетное, удивительное, чудесное в мистической поэзии баулов

Если вы отождествлены с умом, у вас будет еще больше проблем. Потому что у тела, по крайней мере, есть структура: оно изменяется, но изменяется очень медленно. Вы никогда не чувствуете этих изменений. Оно изменяется очень медленно, незаметно, и требуются годы, чтобы действительно почувствовать, что происходят какие-то изменения. Ребенок не становится молодым человеком за один день, молодой человек не становится стариком за один день. На это требуются годы, это очень медленные изменения. Изменения происходят так постепенно, так незаметно, что человек никогда их не сознает. Но если вы отождествляете себя с умом, вы всегда хаотичны; ум изменяется в каждый момент. В это мгновение вы счастливы, в другое мгновение вы печальны. В этот момент вам очень хорошо, вы совершенно счастливы, в другой момент вы оказываетесь в аду и думаете о самоубийстве. Как вы можете отождествлять себя с умом?

Существо – это то, что всегда остается прежним, вечно остается прежним. У него нет формы, поэтому оно не может изменяться; и у него нет содержания, поэтому оно не может изменяться. Существо бесформенно и бессодержательно. У него нет названия, нет формы – на Востоке это называется намарупа. Эти две вещи меняются: имя и форма. Существо – это ни то и ни другое. Это просто существование, абсолютное существование, незаполненное, не имеющее ни содержания, ни формы. Как только вы вошли в эту пустоту, ничто не может вас потревожить, потому что нет ничего, что могло бы быть потревоженным. Ничто не может вас ранить, потому что внутри нет никого, кого можно ранить.

Тогда, если вы ненавидите меня, ваша стрела пролетит сквозь меня. Она ни в кого не попадет, потому что никого нет. Вы не можете сделать меня мишенью. Любите вы меня или ненавидите, вы не можете сделать меня мишенью. Поэтому меня ничто не касается. И я ничего не делаю, я просто остаюсь самим собой.

Однажды Мулла Насреддин сказал мне:

– Да, когда-то я и сам занимался политикой. В своем городе я был собаколовом, но в конце концов я потерял свою должность.

– Что случилось? – спросил я. – Сменился мэр?

– Нет, – сказал Мулла. – В конце концов я поймал собаку.

Именно это я хотел бы тебе сказать: в конце концов я поймал собаку. Теперь для меня не осталось работы. Я безработный. Я ничего не делаю: никаких желаний больше нет, никаких действий не осталось. Я просто здесь. Я с тобой. Если ты меня любишь, ты примешь меня с радостью, и ты будешь вознагражден. Если ты ненавидишь, ты упустишь, и ты будешь за это ответствен. Это твой выбор. Но я ничего не делаю.

Второй вопрос:

Ошо, ты рекомендуешь медитацию или преданность. Я нахожу оба метода полезными; оба они ведут к одной и той же цели – к блаженству, к ананде. Иногда я чувствую, что я сущностный человек, а иногда я чувствую себя экстатичным преданным – поющим, молящимся, танцующим, играющим лилу с божественным. Могу ли я быть тем и другим? В чем моя настоящая природа? Что бы ты предложил для моего роста? За пятнадцать месяцев твоей саньясы страх смерти прошел, тело стало храмом божественного, ум стал Его инструментом. Все твои слова сладки, но еще слаще молчание, из которого я получаю направление для своей жизни: ничего не делать, принимать, действовать – и это очень хорошо для моего роста. Пожалуйста, пролей свет…

Если все так прекрасно, зачем делать из этого проблему? Почему не принять свое собственное понимание? Тебе всегда нужно чье-то свидетельство? Чье-то одобрение? Если меня не станет, что ты будешь делать? Если ты так счастлив, разве это счастье не служит достаточным доказательством того, что ты на правильном пути?

Но ты столько раз ошибался в жизни, что потерял доверие к самому себе.

Это нечто очень важное, что нужно понять и чему нужно научиться заново: доверять себе. Когда все прекрасно и ты счастлив, забудь о том, что я говорю. Не беспокойся об этом. Ты прекрасно знаешь, что все хорошо. Зачем сомневаться в собственном опыте?

Я слышал…

Мулла Насреддин поехал на автобусную экскурсию по Детройту. Проезжая по Джефферсон авеню, водитель автобуса описывал открывающиеся взгляду достопримечательности.

– Справа, – объявил он, – мы видим дом Доджа.

– Джона Доджа? – спросил Мулла.

– Нет, сэр, Хораса Доджа.

Проехав чуть дальше, он снова объявил:

– Слева мы видим дом Форда.

– Генри Форда? – предположил Мулла.

– Нет, сэр, Эдселя.