Яркие пятна солнца

А Додо, солнечная вчера Додо, «родственница» моя, была совершенно неузнаваема! Теперь – не вчера, а теперь! – она словно бы играла какую-то роль, пропала очаровательная мягкость ее, голос стал отрывистым, резким, к месту и не к месту она повышала его, с удивлением я взирал на нее и видел жесты, ужимки, наверняка подсмотренные у взрослых капризных женщин, они так не шли ей. Да, без солнца и цветы сжимаются, блекнут (и бабочки). «Если хотите составить выгодное представление о прекрасном нашем мире, смотрите на него при свете солнца", – хотелось бы пожелать пришельцам. Но что же, что же делать, если солнца-то нет?

Грустным был этот день, так не похож он оказался на ожидаемый. В Хулеви мы все-таки ездили – Додо, ее трехлетняя сестричка Майко, Лали, Олеко и я, – подъезжали к морю, которое сегодня тоже было совершенно неузнаваемо: желтое, болезненное, с беспорядочными волнами и клочьями пены, которые срывал ветер. И дождь моросил без перерыва, и было холодно. Что в этом яростном разгуле стихии маленькие наши тела?

Тучи, опять мерзкие, враждебные тучи – как с бабочкой! – и что же я мог сделать теперь против них, милая, милая Додо?

Поспешно все мы уселись опять в ярко-красные «Жигули» Олеко и поехали назад в струях дождя, а Додо и Лали и сестричка Додо Майко ежились на заднем сиденье, и о чем-то Додо без конца говорила с Аликом по-грузински, а голос ее был отрывистый, резкий, он совсем не нравился мне. И явственно ощущалось, что та душа, которая вчера так нежно соприкоснулась с моей, далеко, далеко…

Я посмотрел на Алика и увидел его гордый орлиный профиль и подумал почему-то в который раз, что жить в этом многообразном мире, несмотря ни на что, прекрасно. Только вот солнца, солнца хотелось бы, солнца! А его нет… А нам сейчас оно так нужно! Боже, Боже, сделай же что-нибудь!

На обратном пути Алик завез всех нас в ресторан – пришло время обеда, – и мы чудной нашей компанией заняли отдельный кабинет, а когда еще только входили, то на пороге встретился знакомый Алика, моложавый, очень красивый грузин лет пятидесяти с гаком.

В светлом костюме, импозантный, с длинными пушистыми седыми баками, он сказал в первую же минуту нашего знакомства:

– Старость – это плохо. Это очень плохо – старость.

И в светло-карих глазах его, которые все еще упорно раздвигали сети морщин, светилась искренняя и, как ни странно, детская печаль.

– Ничего в ней хорошего нет, в старости проклятой, – повторил он на прощанье и подал нам с Аликом руку и с завистью смотрел на нас и особенно вслед скрывшимся уже в ресторане девушкам нашим.

Алик заказал три бутылки сухого вина, но девушки пить не хотели, Додо даже поморщилась с отвращением. Потом все-таки выпила полстакана. Упросил зачем-то Алик и Лали. С трудом, с опаской Лали отпила из стакана, и почти тотчас же произошла удивительная и прекрасная метаморфоза. Застенчивое, грустное, стертое какое-то лицо Лали вдруг вспыхнуло и зацвело, а черные глаза лукаво и ласково засверкали.

– Первый раз в жизни пила, – с трудом подыскивая русские слова и преодолевая грузинский акцент, сказала она мне.

А во мне чувство неловкости за это «совращение» боролось с другим чувством, более сильным – благодарности. Отнеслись ко мне, столичному корреспонденту, по-человечески, и не в первый раз я отметил это, не в первой командировке своей в одну из союзных наших Республик. Везде – люди, главное будь человеком ты, и все будет в порядке… Но вот Додо, Додо… Как понравилась мне вчера очаровательная эта девочка с почти русской внешностью, как вспыхнуло солнышко, но что же теперь… А ведь послезавтра в полдень я уезжаю.

Наконец, мы закончили трапезу (одна полная бутылка осталась) и опять сели в машину, а я по-прежнему с удовольствием наблюдал за Лали. В ресторане она еще пыталась справиться с непривычным и в машине сначала тоже, а потом вдруг широко, весело улыбнулась и сказала:

– Теперь мне хорошо.

А Алик-Олеко мчал свои красные «Жигули» по шоссе, едва дотрагиваясь до руля, а когда запели грузинскую песню – первой запела по-грузински Додо, хотя и сохраняя на лице прежнее, скучно-строгое выражение, – Алик от души подпевал и в такт песне постукивал по рулевому пластмассовому кругу мчащейся на полном ходу машины. И видел я в нем не какого-то деятеля по снабжению, кем был он в районной административной системе, а – бесстрашного лихого джигита. И хотелось сумасшедшую и опасную скорость машины сравнить с головокружительным, ветру подобным и тоже опасным скачем коня. И все-таки грустным, грустным было это сравнение…

Покатались мы так немного под непреходящим дождем и вернулись в холодный домик, вечером опять поиграли в карты, а потом телевизор смотрели…

Увы, ничего подобного вчерашнему так и не состоялось.

На другой день мы с Аликом ездили еще к одной удивительной женщине – Герою Социалистического труда, знатному чаеводу. Она, как практически все известные мне знатные труженики, оказалась живым, внимательным человеком и ничто человеческое не было ей чуждо, только вот времени на это всегда не хватало.