Читаем Яркие пятна солнца полностью

Вместо девушки в зале появилась женщина с тряпкой и принялась вытирать столы, потом старушка уборщица вышла с ведром и начала мыть пол. А я посидел с минуту, грустно посмеиваясь над собой, вздохнул печально, но затем бодро встал, узнал у старушки, в котором часу открывается столовая завтра, с оптимизмом проследовал через зал к выходу, спустился по темной деревянной лестнице, распахнул дверь на улицу и – зажмурился.

Меня ждала освещенная ярким заходящим солнцем Таруса.

Намечая маршрут, я нарочно, выбрал путь через Тарусу, потому что много слышал о ней. Я понимал, что такой человек, как Паустовский, не стал бы так восхищаться этим маленьким городком, если бы он был того не достоин. И все же я немного боялся разочарования, которое так часто бывает, когда мы многого ждем. Но тут о разочаровании не могло быть и речи…

Сначала была площадь, маленькая площадь с заколоченным почему-то Домом культуры, много приветливых, оживленных людей. «Где здесь купаются, не скажете ли? Как пройти к Оке?» – мои вопросы. Наконец дорога под уклон, старые иссохшие лодки вверх днищами на обочинах. Внизу – Ока… Игрушечная отсюда пристань, неподвижные лодочки с рыбаками, пологий противоположный берег, лес.

– Скажите, где же здесь все-таки купаются?

– Вон на той стороне, городской пляж. Там лучше всего, песок.

– Ну, а как туда перебраться?

– На лодке. Вон, у пристани лодочник.

Когда я, торопясь, обратился к лодочнику, здоровенному парню в тренировочном костюме, он критически осмотрел меня и спросил:

– Сам-то грести можешь?

– Конечно, могу.

– Ну и бери лодку, вон она. Отвяжи и бери, потом на место поставишь.

Уже выплыв на середину, дрожа от сдерживаемой радости – вот ведь везение! – я все еще посматривал на лодочника, все боялся, что он передумает, крикнет, что я, мол, не так гребу или что лодка ему спешно понадобилась, но он и не глядел в мою сторону. Ни документов не взял, ни денег…

Как в светлом детском сне, плавал я на лодке вдоль противоположного берега, купался в теплой вечерней воде, перевез какого-то парня через Оку, потом двух отдыхающих из тарусского дома отдыха. Это были, видимо, муж и жена, пожилые, и муж спросил у меня, как там в Москве, давно ли оттуда. Я сказал, что был в Москве только сегодня, и сам поразился этому простому факту, – казалось, уже так много времени прошло с тех пор. С кем-то еще разговаривал, перевозил кого-то… Потом привязал лодку на место, темнело, лодочника не было поблизости.

В поздних сумерках я поднимался по крутой, мощенной булыжником улице в центре Тарусы. Булыжник был белый, и дорога светлела впереди, поднимаясь в гору. Проходили мимо люди, две девчонки встретились лет по шестнадцати, хорошенькие, внимательно посмотрели на меня, осторожно съехал на малых оборотах навстречу мотоцикл. Наверху был перекресток, и словно какая-то сила влекла наверх, к перекрестку, в ногах не было и намека на усталость. У перекрестка, не раздумывая, я свернул направо и тут же, пройдя лишь несколько шагов, увидел их. Деревья, о которых мечтал в детстве, деревья моего детства. Я не знал толком, как они называются – то ли ивы, то ли осокори, – да это и хорошо. Деревья Моего Детства. Их было четыре или пять, а может быть, восемь, они стояли кряжистые, неохватные, кажущиеся в сумерках просто огромными. Корявая бугристая кора, толстенные ветви, горизонтально протянувшиеся над дорогой. Несмотря на возраст, они были полны жизни, сила так и выпирала из них, казалось, именно от избытка жизненных соков они так толсты, так мощны их стволы и ветви, так густа их зеленая, нигде не тронутая желтизной листва. Ни одного сухого сучка… По любой из нижних ветвей можно было бы ходить, как по буму, каждая из них была в один-полтора обхвата и, если посмотреть вдоль от начала ствола, терялась в дремучей путанице листьев. Какое раздолье для птиц: каждое дерево – целый город, да что там город – государство, зеленая живая страна, куда можно залезть и заблудиться среди ветвей.

Ветвь, на которую я прилег, казалась теплой. Сквозь неподвижный ажур справа и слева отцветало небо. Ни один зубчатый листик не шевелился. Я смотрел вверх, я опять был маленьким мальчиком и странствовал по зеленому лабиринту, открывая потаенные уголки, вспугивал птиц, и тело мое было в пятнах солнца…

Проходили мимо в полутьме люди, едва не задевая и не замечая меня, прошагали девушки, оживленно обсуждая что-то, стукнула где-то калитка. Долго лежал я на ветви дерева, изредка меняя позу, когда извилина коры слишком сильно впивалась в тело, смотрел вверх. Уже совсем смерклось, было все так же тихо, тепло.

В темноте летней ночи сошел я с ветви на землю, отправился дальше по улице волшебной Тарусы, непрестанно оглядываясь, запоминая силуэты великанов, – удивительно стройными были они при всем своем величии, – добрел до колодца, выпил холодной воды. Усталости не было, спать не хотелось совсем.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Земля
Земля

Михаил Елизаров – автор романов "Библиотекарь" (премия "Русский Букер"), "Pasternak" и "Мультики" (шорт-лист премии "Национальный бестселлер"), сборников рассказов "Ногти" (шорт-лист премии Андрея Белого), "Мы вышли покурить на 17 лет" (приз читательского голосования премии "НОС").Новый роман Михаила Елизарова "Земля" – первое масштабное осмысление "русского танатоса"."Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота" (Михаил Елизаров).Содержит нецензурную браньВ формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Михаил Юрьевич Елизаров

Современная русская и зарубежная проза