Читаем Яркие пятна солнца полностью

Еще когда пробирался через. Дьяконово, встреченные женщины с жалостью смотрели на меня, покачивая головами.

– Так на Дудоровский ехать? – спрашивал я.

– Так, так, – отвечали мне. – Ох, сынок, сынок, и куда ж тебя занесло? До Дудоровского наплачешься…

Ехать было почти нельзя – лишь время от времени я садился в седло и проезжал метров двадцать–тридцать, изо всех сил давя на педали.

И приблизительно через час очутился километрах в трех от этой маленькой ящурной деревушки.

Лес, густой смешанный Брянский лес, захламленный, кочковатый, с болотцами и камнями. Среди этого леса – довольно широкая песчаная река, которую лишь в очень далеком приближении можно назвать дорогой. Ноги тонут по щиколотки, колеса велосипеда – до спиц, ровно настолько, сколько нужно, чтобы, сев на него, не сдвинуться с места. Его и просто так волочить за собой трудно. Бывают разъезженные дороги, с краю которых или параллельно которым бегут утоптанные пешеходные тропинки. Здесь – каждая тропка моментально превращается в песчаный ручеек, а по целине нельзя провести машину и несколько метров – хворост, кустарник, камни, кочки.

Ставшее безжалостным палящее солнце. И – ощущение ничтожества своего перед обступающей громадой леса.

А под ногами – вязкое горячее месиво, которое считается по карте «шоссе». Кое-где сквозь песок проглядывают уложенные в продольный тесный ряд бревна.

Вода во фляжке, хоть она и была ящурная, кончилась очень быстро. Дальше все продолжалось на одной лишь моей голой выносливости.

И все-таки этого чувства я никогда не забуду! Чувства уверенности, что, несмотря ни на что, все кончится хорошо. Чувства уверенности в себе! Эти три или четыре часа, что я был наедине с дорогой, Брянским лесом и солнцем, чему-то новому научили меня и еще раз дали понять: все хорошо, пока ты не падаешь духом, все устроится лучшим образом, трудности обернутся удачей, неудачи – счастьем. Не бог весть какое серьезное испытание, а все же приятно.

Поселок

Первой мыслью, когда я выбрался из леса и увидел домики поселка, была мысль о молоке или хотя бы о воде. Однако около изб что-то не видно было людей. Наконец из-за угла появилась скамейка у забора, на которой сидела молодая женщина с двумя детьми. Они играли. Странно было увидеть эту идиллию после безлюдной дороги в диком лесу. Обыкновенная женщина, обыкновенные дети.

Приблизившись, я спросил у женщины:

– Где тут молока можно попить, не скажете?

Женщина как-то очень просто посмотрела на меня, на мой запыленный и, наверное, очень измученный облик и ответила вежливо, с сочувствием:

– Вон, третья изба, если отсюда считать. Спросите там. Там тетя живет, у нее корова, они всегда молоко продают.

И дорога, страна заколдованного песка, затерянная ящурная деревушка Дьяконово, дремучий лес – все это вдруг отодвинулось далеко. Я огляделся. Вокруг были в беспорядке разбросаны домики довольно большого, как видно, рабочего поселка. По краям безобразно развороченного, перевитого месива дороги стояли одинаково запыленные серые избы. Крайние деревья леса тоже были какие-то серые.

Я устало направился туда, куда показала женщина.

На стук из конуры за забором выскочила маленькая отчаянная собачонка. Больше никого. Пришлось вернуться и снова расспрашивать.

Выяснилось, что у тетки с молоком два домика – один этот, маленький, нежилой флигелек, и другой – на той же самой усадьбе, только с противоположной стороны. Надо пройти по улице до поворота, повернуть и там не ошибиться, найти именно тот дом. Новый, под новой крышей.

До поворота было дома три, все по такому же месиву, а там оказался большой перекресток – площадь, изъезженная поверхность которой была словно в барханах.

Дом я нашел, не ошибся. Хозяйка – темноволосая невысокая женщина с усталым лицом. Мы прошли через весь участок по тропинке между грядками как раз к той самой избушке, в которую я стучал. Сердитая собачонка выскочила опять, но по приказу хозяйки угомонилась.

Молоко было отличное. Я выпил литр и спросил, нельзя ли мне оставить здесь велосипед с грузом, пока пойду в столовую, и нет ли у них сеновала, чтобы мне потом отдохнуть.

– Велосипед – пожалуйста, – вежливо ответила хозяйка. – А вот что касается сеновала…

Она открыла дверь сарайчика, и я удостоверился, что он буквально битком, до самой двери и до потолка набит сеном.

– А я раскладушку вам дам, – сказала она. – На участке и полежите.

Я осторожно осведомился, как дорога отсюда до Судимира – такая же или, может быть, чуть получше? От Ульянова до Дьяконова тоже ведь был песок, но там, хоть и с перерывами, можно было все-таки ехать…

Хозяйка вздохнула и ответила, что до Хвастовичей и Судимира фактически гораздо дальше от них, чем даже до Брянска или Калуги. До Калуги автобус хоть и редко, но ходит, до Брянска – поезд, а вот в Хвастовичи и на машине попасть нелегко. Дорога такая же, если не хуже.

Судимир, Хвастовичи… Выразительные названия, подумал я.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Земля
Земля

Михаил Елизаров – автор романов "Библиотекарь" (премия "Русский Букер"), "Pasternak" и "Мультики" (шорт-лист премии "Национальный бестселлер"), сборников рассказов "Ногти" (шорт-лист премии Андрея Белого), "Мы вышли покурить на 17 лет" (приз читательского голосования премии "НОС").Новый роман Михаила Елизарова "Земля" – первое масштабное осмысление "русского танатоса"."Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота" (Михаил Елизаров).Содержит нецензурную браньВ формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Михаил Юрьевич Елизаров

Современная русская и зарубежная проза