Яркие пятна солнца

Весь первый день был счастливый – тридцатидвухградусный, солнечный, с легкой дорогой, гладким шоссе, оживленном машинами, но не враждебным; с отдыхом на 57-м километре в хлорофилловом душном великолепии, в зелени и лазури. После суеты и хлопот, оборвавшихся как-то сразу, робко канувших в прошлое, после пятидесяти километров неспешной езды с легкой усталостью в отвыкших от движения ногах – блаженное спокойствие, головокружительный запах трав, шелест листьев над головой, жужжание пчел, шмелей, сирфид… Лилово-розовые головки чертополоха, белые шапки зонтичных, фонари одуванчиков, султаны кипрея и конского щавеля. Мелькнула в чаще ветвей и выплыла на простор поляны красотка Аглая, вспыхивая неспешно пятнистыми крыльями; ванесса Ио спланировала откуда-то сверху, хотела сесть на меня, но передумала в последний момент, предпочла синюю, разогретую солнцем сумку, однако, едва прикоснувшись, обожгла, наверное, ножки, – раскрыла на мгновение сияющие, обведенные ободками «очи» на крыльях («павлиньи глаза»), обиженно унеслась. Маленький паук, деловито опустившись с дерева, выслюнил две длиннейшие, тончайшие шелковые нити, отправил их по едва заметному, достаточному, однако, для невесомой его работы ветерку, норовя тем самым сделать меня одной из основ для своей паутины, приспособив для другой велосипедное колесо. Перед самыми глазами на просторном, уютном листе травы спокойно и неподвижно – надолго, как видно, – расположилась зеленая цикадка (глазастый «скуттер»), обычно прыгающая бойко, на сей же раз отдыхающая от трудов (а может быть, во власти временной меланхолии…). И, сфокусировавшись на очаровательной мошке, глаза окончательно переключились на чуткое восприятие, и ощутил я тело свое человеческое гигантской, непознанной, наполненной таинственной жизнью горой (с сосудами, капиллярами, горячей кровью), овеваемой снаружи душистым дыханием поляны, блаженствующей, всеми клетками внимающей песне, подхватившей ее. Прошел грибник с полной до самых краев корзиной – «Где же белые?» – «Белые там, внизу…» – солнце переместилось и осветило тенистое доселе мое убежище.

И в дальнейшем течении день был прекрасен: с малиной в лесу, с бодрым движением – подъемами, спусками, – синим шоссе, церквями и Лаврой, значительно голубеющей на зелени мощными куполами, кривыми улочками Загорска, решительным следованием мимо них и – новым привалом, за двумя сухими поваленными елями, под сенью темных живых, так что получалось как будто бы в укромном жилище. И мысли о том, что не надо ни в какую избу проситься на ночь, а вот, прямо так, подстелив полиэтилен и куртку, под ветвями и звездами, в одной мелодии, вместе. А еще: зря выбрал маршрут через города, лучше бы по проселочным, где-то в глуби… Но дальше, дальше, впереди ведь еще и Мещера!

Вот неизвестно откуда взявшийся, пристроившийся ко мне велосипедист – разговор на ходу. Тоже велопутешественник, бывалый, с шестидесятого года, объездил много с компанией, советы, вопросы, обмен опытом. («Первый встречный, если ты, проходя, захочешь заговорить со мной, почему бы тебе не заговорить со мною? Почему бы и мне не начать разговора с тобой?» – Уолт Уитмен.) Худощавый, коротко стриженный, загорелый. Тоже Юра. Сигачев. «Си-га-чев…» – раздельно проговорил он, чтобы запомнилось, просто так, на всякий случай, мало ли. «Си-га-чев» – и свернул налево, в свою деревню. Здешний. «Тут девушка проезжала однажды – тоже по Золотому кольцу, – года двадцать два, не больше, я ее тридцать километров провожал». Одна? Девушка? Додумалась ведь, решилась, какими же таинственными путями? «Купаться можно на сотом километре, вернее, не купаться, обмыться, река Дубна, маленькая, только ее начало, больших рек здесь до Волги, к сожалению, нет. А заночевать можно на сто пятом, деревня Тириброво. Дорога вся такая будет: спуск-подъем…»

Одна… Девушка… Представляю, как ехала, как встречала по сторонам те же деревья, те же поля, цветы, что думала она в дороге? И как это вообще: девушка – и путешествие?

Спуск-подъем я оценил лишь после, но не сетовал, наоборот, нравилось, дорвался после четырех лет застоя, а вообще дорогу оценил тут же, оценил на отлично, потому что к вечеру стало прохладно, и золото низкого солнца на темно листве (старая бронза?), слои ароматов, ладная композиция полей и деревьев. И меньше автомашин, почти полное одиночество.

Плескание в речке, уже в ранних сумерках, заметных лишь потому, что отдельные деревья утратили яркость, слились, хотя небо еще сияло, и солнце разливало теперь уже точно бронзу, но журчание струй неуловимо навевало дремоту, и цепенели травы вокруг и кустарник, тысячелетним опытом зная о приближении ночи.

И как всегда: путешествие – это возвращение к предкам, к себе. Воспоминания издалека.