Ярлыки

Что думали люди об их странном маленьком трио? Майя и сама часто размышляла об этом. Корал в чалме и вычурной накидке. Уэйленд, приверженец стиля двадцатых годов, в костюме изысканного покроя, галстуке с булавкой, почти абсолютно лысый. Он учил Майю тому, что сам умел, и она уже знала многое из репертуара Бет Дэвис,[4] знала, как свернуть самокрутку.

Именно Уэйленду первому поведала она о своих честолюбивых замыслах через несколько недель после их переезда в Нью-Йорк. Однажды в воскресенье они гуляли в Сентрал-парке, а потом зашли съесть мороженного к «Рампельмейеру». И она сказала ему, что хочет стать еще одной Шанель. Она поднесла к губам крошечную квадратную ложечку с мороженым и наслаждалась исходившей от него прохладой.

– О, голубушка! – Он взял ее за руку. – Это замечательно! Корал, должно быть, без ума от счастья!

– Она не знает. Только ты один знаешь об этом. Мода у меня в крови, но я хочу все делать по-своему, не так, как моя мать. Обещай, что ты ей ничего не скажешь!

– Но все узнают тебя по фамилии, – запротестовал Уэйленд. – И если ты хочешь поступать в художественную школу, то тебе надо это сделать – Корал знает всех деканов. Она могла бы тебе помочь…

Майя пожала плечами.

– Я об этом знаю. Мне придется ей рассказать, но я не позволю ей руководить мной.

– Ты, конечно же, будешь поступать в «Макмилланз», – сказал Уэйленд. Эту школу моды закончили самые известные модельеры.

Когда Майя пришла домой, она застала Корал и ее французскую массажистку на безупречно чистой, без единого пятнышка кухне. На Корал были белый банный халат и чалма.

– Хочешь, чтобы Шанталь сделала тебе легкий массаж? – спросила она Майю. – Она только что позволила мне испытать истинное блаженство.

Майя улыбнулась Шанталь.

– Нет, спасибо. Я прекрасно себя чувствую после прогулки.

Когда Шанталь ушла, Майя обнаружила Корал в коридоре, стены которого были выложены белой плиткой.

– Почему ты не позволила сделать себе массаж? Она бы не возражала…

– Мне не нравится, когда меня вот так трогают. Корал устало улыбнулась.

– Выкинь из головы весь этот страх, а то из тебя не получится хорошей жены.

– Даже так? – Майя пристально на нее посмотрела. – А может, я не выйду замуж!

Корал повернулась и разразилась каким-то дребезжащим смехом. Она ухватила Майю за руку.

– Думаю, это не самая плохая мысль.

Майя позволила увести себя в комнату, села на уголок кровати и стала наблюдать, как Корал наносит крем на лицо. Мерцающая свеча испускала горьковато-сладкий запах кипариса.

– Я решила стать художником-модельером! – выпалила Майя.

Корал на минутку перестала мазаться кремом, ее щеки блестели.

– Замечательно! Завтра же я позвоню Милисент и попрошу ее зачислить тебя в «Макмилланз». Она должна отплатить мне за мою услугу.

– Не звони ей, – сказала Майя. – Я хочу, как и все, подать свою работу. Я хочу, чтобы мне сказали, смогу ли я учиться там.

– Сможешь, если об этом попрошу я. – Глаза Корал ярко блестели на фоне намазанных белым кремом щек. – Зачем усложнять жизнь? Когда Милисент обнаружит, кто ты на самом деле, я буду плохо выглядеть, потому что тебя не представила. И она может сбавить плату за обучение. Учиться в «Макмилланз» недешево.

– Разве папа ничего не оставил?

Раздался приводящий в бешенство ироничный смех Корал.

– Того, что он оставил, хватит тебе на носовые платки.

Майя вернулась в свою комнату с чувством собственного ничтожества. Это была ее обычная реакция на разговор с Корал. Но она все-таки будет сама управлять своей собственной жизнью. Она пошлет в «Макмилланз» свои рисунки, и тогда будет видно, что они скажут.

К семнадцати годам, когда Маккензи уже училась в последнем классе средней школы, она смогла добиться значительных перемен в своей жизни. Она никогда не расставалась с кожаным жакетом – носила его каждый день, и вся семья называла ее новым именем. Отец был уверен, что после школы она займется его делом и будет дальше развивать прославленную фирму «Голдштайн моудз». А Маккензи хотелось всего на свете, она заставляла мать почувствовать свою вину за то, что получить всего дочь не могла.

– Мне нечего носить! – кричала она каждую субботу.

– Тогда сшей сама! – вопила Эстер Голдштайн.

И однажды она так и сделала. На машинке, которую нашла в каком-то чулане магазина, она быстро сшила себе несколько платьев. Эйб Голдштайн торговал просто тряпками, хотя Маккензи говорила всем, что он работает в «индустрии моды». Фирма «Голдштайн моудз» состояла всего из двух магазинов, разместившихся в помещениях, приобретенных по дешевке после закрытия находившихся там предприятий. В этих магазинах, расположенных в центре Бронкса, одежда была в основном предназначена «для полных», что было для этого местечка очень актуально. Самая дорогая вещь стоила девятнадцать долларов девяносто пять центов, а при одном взгляде на нее Маккензи вся дрожала от негодования. Эйб не понимал, что отличает качественную ткань, в его магазине едва ли нашлось бы хоть одно однотонное платье, вся одежда была из набивной ткани грязно-коричневого цвета.

Когда она попыталась рассказать ему о моде, он заявил: