Ярмарка

— Я спокоен!

— У меня нет никаких забот! — сказал ликующий голос.

— У меня нет никаких забот, — тупо повторил Миллионщиков и тут же вспомнил, что художник Краснов назвал его за новую картину «Фиолетовые кони» подонком декаданса, что шубу жены побила моль и у нее «мозговые явления»...

Из этих горестных раздумий, из списка благодеяний жизни его вывел приказ:

— Откройте глаза!

Миллионщиков с усилием разлепил веки и взглянул на гипнотизера. Проклятый, он снова жевал, пот струился с его лица.

— Вы большой талант, — сказал гипнотизер, — вы написали «Розы и синие персики». Я за вас спокоен.

Он поставил против его фамилии «птичку».

— Десять сеансов — и вы будете новенький.

«Да, увидишь меня еще!» — устало подумал Миллионщиков и, предчувствуя страшную боль, пошел в салон покорно отбирать свою новую картину «Фиолетовые кони».

Но картину не вернули, ее приняли на «ура». Что случилось? Было какое-то новое вышестоящее указание, что кони могут быть и фиолетовые, или он действительно написал гениальное произведение, Миллионщиков не знал.

В эту ночь он спал.

Инара

В приморском парке, у теннисных кортов, в маленьком белом домике, похожем на киоск мороженого, жила латышская девочка Инара с зелеными, как балтийская волна, глазами на фарфоровом личике.

Отец ее служил сторожем кортов. И тут, в парке, у нее не было ни подруг, ни товарищей, и росла она одна.

Была у нее маленькая желтая лопатка и синее жестяное ведерко, и с утра до вечера она копалась в песочке среди красного вереска, а вокруг тихо летали мотыльки с цветка на цветок.

Однажды на корт пришел со своим отцом красивый смуглый кучерявый мальчик в замшевой курточке на «молниях» и в шерстяных гольфах с пушистыми помпончиками, — стройный, гибкий и гордый.

Он был из другой породы, он был с полуденного юга. И Инара долго испуганно и восхищенно молча глядела на это кучерявое чудо.

Она подошла к нему и, не в силах сдерживать себя, тронула белый пушистый шарик на его гольфах.

— Старуха, — сказал мальчик, — не прилипай!

Он стоял, притаившись у куста жасмина, медленно, осторожно протягивая к чему-то руку, и вдруг быстро, ловко, беспощадно схватил за слюдяные крылышки стрекозу.

— Слабо! — сказал он.

Стрекоза с черной бронированной головой, длинная и острая, как торпедный катер, гудела и старалась вырваться, но кучерявый цепко держал ее тонкими, жесткими мальчишескими пальцами.

Теперь он побежал за голубым мотыльком, поймал его и предложил стрекозе:

— Жевать хочешь?

И стрекоза как бы кивнула.

Мотылек, увиливая и отворачивая голову, захлопотал своими слабыми, своими прозрачными, лазурными крылышками ангела.

— Не надо, мальчик, ой, не надо! — зашептала Инара.

— Отколись! — прикрикнул на нее кучерявый, вплотную придвинул мотылька к стрекозе, и та хищно, быстро схватила его крепкими, железными челюстями.

— Она ее лопает, она ее лопает! — завопил кучерявый и засмеялся.

Мотылек перестал бороться и затих.

— Хана! — сказал кучерявый.

Инара долго-долго глядела на мальчика и вдруг заплакала.

— Дура, клякса! Ни бельмеса не понимаешь!

А Инара плакала и плакала, маленькое непонятливое вещее сердце ее разрывалось от жалости к себе.

Московские негры

Проходят каленные морозом иссиня-пепельные московские негры. И глядя на них, каждый раз я удивляюсь — как похожи они выражением лиц на местечковых подростков, которых я некогда знал там, далеко и давно. Просто каждого из них я уже давно когда-то видел, и звали их Лева, Яша, Зюня, и я помню даже, в каком переулке они жили.

Что, может, и они приехали из таких же маленьких, захудалых, заброшенных поселений? Или просто люди всей земли, всех рас и цветов кожи, в сущности, очень и очень похожи друг на друга?

Кумир

Любочка, ученица магазина «Женская одежда», увлекалась знаменитыми людьми. Она покупала все открытки киноартистов, космонавтов, теноров и даже завела для них альбом.

И вот вдруг сегодня она встретила на улице знакомое, уже почти родное ей знаменитое лицо. Это был ее кумир, ее мечта. Улица показалась Любочке иллюминированной, и вокруг был салют.

Стуча каблучками, она опередила кумира и заглянула в его живое, долгожданное лицо и встретила хмурый, невидящий взгляд.

Потом она долго, как в тумане, как в чаду, отравленная веселящим газом, шла за ним, замечая его шляпу с узкими полями, модное приталенное пальто, из-под которого выпячивало маленькое, незаметное, как у шмеля, круглое брюшко, ярко начищенные узконосые мокасины, чтобы потом все, все рассказать подружкам.

Вот знаменитый остановился у табачного киоска и купил пачку сигарет, и она про себя отметила с удивлением: «Шипка»!

Потом он подошел к будке чистильщика, капризно о чем-то поговорил с ним, и тот вытянул пару шнурков, а он порылся в кошельке, долго сосчитывал бронзовые монетки, дал чистильщику и спрятал шнурки в карман и пошел дальше.

А Любочка плелась за ним, почему-то уязвленная мелочностью его покупки и мыслью о том, как он может думать и помнить о такой чепухе.