Ярмарка коррупции

Лондон после того, как сгущаются сумерки, не место для людей слабых, не говоря уже о тех, кто полностью лишен одежды. Но я сбежал из самой ужасающей тюрьмы во всем королевстве, и у меня на ногах были туфли. Если бы не наличие обуви, мое положение было бы столь же плачевно, сколь и унизительно, поскольку я шел на юг, а значит, мой маршрут проходил неподалеку от Флит-дитч. На этих улицах прохожий мог наступить на экскременты, или разлагающийся труп собаки, или какой-нибудь обрубок человеческого тела, выброшенный хирургом. Однако человека, только что сбежавшего из темницы и едва не оставшегося заживо замурованным в узком дымоходе, вряд ли станет тошнить, если он наступит босыми ногами на кучу дерьма или на ампутированную руку, в особенности учитывая, что под ледяным дождем можно отмыться. Что касается моей наготы, то вдобавок к холоду и сырости было еще и темно – наилучшее обстоятельство для побега из тюрьмы, – а кроме того, я не сомневался, что в этом городе, который я так хорошо знал, в темноте можно оставаться невидимым.

Однако оставаться невидимым можно было лишь какое-то время, все же мне требовалась одежда, и чем скорее, тем лучше, так как, несмотря на то, что радость от вновь обретенной свободы придавала мне невиданную бодрость, словно я выпил дюжину чашек кофе, я чувствовал, что замерзаю и что у меня немеют руки. От холода у меня стучали зубы, и я дрожал так сильно, что опасался потерять равновесие и упасть. Мне претила мысль отбирать у кого-либо то, в чем я так нуждался, но необходимость в одежде перевесила какие бы то ни было угрызения совести. Кроме того, я не собирался лишать человека всей одежды и оставлять его в положении, в каком на данный момент пребывал сам. Я намеревался найти кого-нибудь, кого можно было бы тем или иным способом убедить поделиться со мной частью своего изобилия.

Когда человек выходит из тюрьмы, и особенно если он оттуда бежит, он по-новому видит знакомые вещи. Двигаясь на запад, а затем на юг, я вдыхал запах Флит, словно это был чистый деревенский ручей. Крики разносчиков пирогов, торговцев курятиной и девушек, продававших креветки, снова и снова повторяя: «Свежие креветки, креветки, креветки!» – звучали пением тропических птиц. Неряшливые надписи на стенах, которые я не замечал раньше, типа «Уолпол, к черту тебя!», и «Дженни Кинг – потаскуха и шлюха», и «Если вам нужна овчина, посетите миссис Роз в заведении „Два епископа“», теперь казались мне диковинными письменами на неведомом языке. Однако странная новизна окружающего не могла притупить чувство холода и голода. Я был на грани голодного обморока, и крики торговцев пирогами, маринованной рыбой и печеной репой сводили меня с ума.

Мое путешествие по этой малоприятной части города начало приобретать характер странного, зловещего кошмара. Раз или два я наталкивался на посыльного или на попрошайку, которые улюлюкали мне вслед. Однако хорошо это или плохо, но в таком городе, как наш, где нищета стала обычным делом, мало кто удивляется при виде человека без одежды, которого принимают за очередную несчастную жертву нависшей над страной нищеты. Мне попадалось множество нищих, которые не стали просить у меня подаяния, но по отсутствующему выражению их глаз я понял, что они считают меня более благополучным, чем они, поскольку я был хорошо упитан. Несколько жриц любви предложили мне свои услуги, но я объяснил, что в данный момент у меня нет с собой денег.

Неподалеку от Холборна я увидел мужчину, лучшим образом отвечавшего моим целям. Это был человек из среднего класса, который изрядно выпил и оставил своих друзей в пивной, отправившись на поиски дешевой любви. Для стоящего на ногах, пусть и нетвердо, выпивохи найти дешевую любовь легко, в том числе и потому, что он привлекает внимание женщин, которые охотно избавят его от кошелька, часов или парика.

Этот прохожий – обрюзгший, промокший до костей, перешагнувший срединный рубеж своей жизни, – нетвердой походкой направлялся в сторону темноволосой женщины, которая имела столь же печальную наружность. Можно было сказать, что я оказывал ему услугу, препятствуя вступлению в интимную связь с существом, которое могло бы вызвать у него лишь отвращение, будь он трезв. И я был более чем уверен, что она лишила бы его части имущества, одарив взамен тем, что было вовсе нежелательно. Я вышел из тени, схватил его за плечи и затащил в темный переулок.

– Боже милосердный, помогите! – выкрикнул он прежде, чем я успел зажать ему рот.

– Замолчи, пьяный идиот, – прошептал я. – Ты разве не видишь, что я пытаюсь тебе помочь?

Мои слова произвели эффект, на который я рассчитывал. Он замолчал, задумавшись, как этот абсолютно голый незнакомец мог ему помочь. Пока он пребывал в раздумье, я снял с него камзол, шляпу и парик.

– Постойте! – закричал он, но это ему не помогло.