Ярмарка

Важный чиновник в богатом модельном костюме, сидевший ближе всех к Степану, вцепился в край дубового стола побелевшими пальцами.

– Господин губернатор! – Он обернулся к губернатору, и тот оторвался от созерцания заречных снежных далей, глянул на Степана. – Вы пробовали прожить на зарплату, которую в вашей губернии… во всей России!.. получает учитель? Врач? Библиотекарь? Почтальон? – Лицо Марии закачалось перед его лицом. – Дворник? Пробовали? Нет? Так попробуйте! Вы пробовали прожить на пенсию, которую получает простая старушка… простой старик?! Непростой: он нас с вами защищал в войну! Он – во врага стрелял! А если и не стрелял – военную кашу, мальчишкой, дрожа от голода, из солдатского котла – жрал! Миску – за этой кашей – протягивал… А какая у него пенсия?! Знаете?! А вы – на Канары – или на Карибское море – или в ваш личный, да, личный особняк в Испании – на чудесном морском берегу – давно летали?! На личном, между прочим, самолете!

Среди политиков поднялся легкий гул.

Да, как будто далеко, над дворцом, летел самолет.

И вправду – на Канары летел.

Степан расправил плечи. Глубже вдохнул.

– Вы – сжигаете дома, старые, деревянные дома в старом городе, чтобы расчистить площадь – для строительства особняков роскошных, фешенебельных, для себя! Для себя! И вам все равно, где, как ютятся погорельцы! Как среди зимы живут в палатках! Готовят на кострах! У кого бедняги ищут приют, пристанище! Ничего, думаете вы, у всех родные, близкие, знакомые, ничего, расселят погорельцев! Комнатки кому-то нищие, «гостинки», общежития тараканьи – город выделит! Ничего! Проживут! А у нас зато – особняк в центре города! Вы знаете, сколько старых домов сожгли в старом городе в эту осень и зиму? Семнадцать! Издеватели! Лучше бы летом жгли, когда – тепло!

– Доказательства! – запальчиво крикнули с другого конца стола.

– Кровь живая – вот доказательство! – крикнул Степан над круглым столом, как над замерзшим озером. – И погорельцы никогда, слышите, никогда не подадут на вас в суд! Потому что они хорошо знают: вы – их – засудите! А еще и потому, что никогда, ни один бедняк в нашей стране не сможет заплатить никакие ваши чудовищные судебные издержки! И тем более – дать на лапу судье, адвокату… прокурору!.. и еще кучке более мелких, позорных вымогателей…

– Уведите его! – задушенно, истерически крикнула круглолицая, крупнотелая дама с брошью-жуком на кружевной манишке у горла.

– А ваши выборы?! Фарс это, подлог, а не выборы! За каждым из вас стоят ваши деньги! Те, что вы наворовали сами – или деньги корпораций, что вас выдвигают! Ваши выборы – это война денег! Это – кто больше заплатит! А народ… Вы прикрываете его жалкими бюллетенями, как бумажным щитом, эту вашу войну!

Степан сжал кулаки. Молодой задор, последний риск обнял, закружил его. Счет шел на мгновения.

– Вы все врете, что у нас нет политических заключенных! – Надо успеть. Вот сейчас надо быстро, громко, внятно, резко сказать. А то оборвут. Рот заткнут. – Они – есть! Их – много! Правящий режим – режим лизоблюдства, страха и кражи: денег в свой карман! И те, кто говорит людям правду – не нужны! Не…

Губернатор встал. Выставил лысую, жирную башку вперед.

«Как торпеда, сейчас поплывет… полетит… в меня…»

– Как вы смеете…

«Не выдержал. Началось. Ты еще сможешь. Еще немного…»

– А вы тут посажены верховной властью для того, чтобы под прикрытием «великих деяний» в губернии попросту отмыть!.. отмыть, награбить тут кучу денег!.. и вернуться разбогатевшим, довольным и сытым хищником – в родную!..

Уже поднялся гомон, крик. Все кричали. Махали руками. Повскакали с мест. Уже бежали к нему.

– Северную!.. столицу…

«Сейчас на пол повалят. Ну и пусть».

– И все! И больше ничего!

– Ты сядешь! За… оскорбление!.. личности… и достоинства…

Свинячья рожа губернатора была красна, дика, надута, если б проколоть иголкой – вытек бы алый, жирный, помидорный сок.

Чье-то знакомое – да чье же, чье?! – широкое скуластое лицо подмигнуло ему с другой стороны ледяного круглого озера-стола.

«Кто это… друг, враг?.. кто, не вспомню никак, я же знаю его, знаю…»

Степану уже закручивали руки за спиной. Откуда-то взялись рослые, дюжие, мускулистые дядьки, и да, он догадался, что так будет, – пытались повалить его на пол, а повалили на стулья, в кресла, а он тоже силен был, мышцы напружинил, бился с ними, боролся. Одному левым хуком хорошо задвинул. Мужик на пол сам улегся. Кто-то оглушительно засвистел в свисток. «Откуда у них свистки, – подумалось смутно, – что за детские игрушки…»

Лица, руки, рты, лица мелькали, наклонялись над ним, метались, появлялись, исчезали.

Лица, лица, лица.

2

– Петр! – позвала Мария с порога. Отряхивала снег с рабочей куртки. Брякая, ставила метлу и лопату в угол. – Петруша! Ты дома?

Петр вылез из спаленки.

– Тихо, мама, у меня девочка, – прижал палец ко рту.

– И когда успела?..

– Ты ушла на участок – она… Только что приехала. Мама, ты знаешь?..

Что-то в голосе сына было такое… нехорошее.

– Что? Что?

Она еще отряхивала снег со старой лыжной, рабочей своей шапки. Заталкивала шапку в рукав куртки.