Ярое око

Резало по-живому и хлёсткое прощальное слово Мстислава Удатного: «Время нюней и соплей кончилось! Вот оно всё где-е!.. Сыт я вашим дерьмом по горло! Надо тебе, пресветлый, ройся сам в нём, як кочет. А я пришёл в Дико Поле славу стяжать да за Русь с мечом постоять!»

«...Н-да, вот оно как случилось... Слово не воробей, вылетело — не поймаешь». Мысли сбились в тёмный ворох и куда-то пропали. Киевский князь бессознательно перебирал в перстах украшенный сердоликами, яшмой и ониксами[271] золочёный повод и смотрел в угрюмую даль степи, по которой суховей гнал прыгающие по солончаковым застругам и песчаным наносам полупрозрачные шары перекати-поля[272].

...С подлинным раскладом вещей князь в спор не лез: себе дороже, там сам чёрт ногу сломит; и без того понятно: у братца Удатного отношения с другими южнорусскими князьями были, как у ежа с гадюкой. Кое с кем он имел кровные счёты, кое-кого ненавидел — привыкших с младых ногтей на чужом горбу в рай въезжать, других не замечал вовсе... Словом, те, кого Удалой уважал и привечал своей милостью, — те были с ним... Да вот только сил этих было невелико число.

«Верно и то: норов у братца моего не приведи Господь, — думал киевский князь. — Что ж, и солнце не без пятен... Лют, жесток, скор на расправу?.. Ну так на то и князь, конь на четырёх ногах — и тог спотыкается... Зато, хрен на редьку!.. Ни в жисть не ударялся он в гадкое низкопоклонство ни Западу, ни Востоку, ни Югу, ни Северу: грех для русича смертный! Да и прицелы у него были ого-го!.. Всегда дальние, ежли не сказать — великие! Объединить родством да женитьбами Ростиславичей — всю Русь в единый кулак, на радость Отечеству, на зависть врагу. Ох, высоко в сих мечтах-помыслах взлетаешь ты, брат... Вот и нонче залетел ты на переды, невесть куда... А то не помнишь притчу про гордого кречета?.. Тоже, глупец, жаждал выше иных птиц подняться к красну солнышку... Вот и разбился в кровь за гордыню свою, спалив крылья. Кабы вызволять тебя не пришлось!..»

Мстислава Романовича невольно передёрнуло от этой худой мысли. Тёмные думы громоздились хмурыми тучами, прогоняя полуденный зной, вызывая молитву.

«Пресвятая Богородица, спаси и помилуй, облегчи удел наш... Защити раба божьего Мстислава князя Галицкого и его дружину от лиха... Одень его каменной одёжей от востока до западу, от земли до небес...»

Но странное дело! Думая и молясь о брате младшем, старший, один чёрт, думал и молился с какой-то подспудной внутренней корчью, неприязнью и ревностью. Синеокий, прямоносый, с львиной гривой волос, дерзкий, удачливый, неистощимый на военные хитрости, бесстрашный и неуязвимый Мстислав тихо бесил Мстислава Старого, изводил самим фактом своего присутствия в его жизни и судьбе. Угнездившись в Галиче, молодой, с женой-половчанкой, заручившись богатством, влиянием и силой грозного тестя, Мстислав Удалой стал неугоден всем сразу; он мешал другим князьям чувствовать себя вождями, героями, быть «на коне».

Нет, киевский князь воздушных замков не воздвигал: союз с Удалым был «до сроку», вынужденный, продиктованный всеобщей угрозой из Дикой Степи; словом, так звёзды сложились... «Быти ему лишь до той поры, покуда русские полки не опрокинут лютого ворога и не отбросят его от границ Руси. И вот тогда смотри в оба, брат! И на охоте, и на пирах, и на постое... Прежде чем пить из кубка весело вино, дай его наперёд отведать “дорогим” гостям...»

Но, как бы ни затягивался скользкий узел интриг, как бы ни разливался яд клеветы в княжеских шатрах, как бы ни были остры «ножи» родственных противоречий... в сей роковой для всех час, затерявшись в пустынных дебрях Дикой Степи... сердце-вещун не давало покоя Старому Мстиславу; родственная кровь требовала ускорить марш дружин и срочно идти на выручку младшего брата.

— Нет, Господи, каюсь!.. — Киевский князь, точно испугавшись своей чёрной мысли, осенился широким крестом. — Я не возьму греха на душу... не допущу смертельной ошибки!

* * *

...Солнце сползло в обеды, когда от Варлаама Крысы примчался гонец.

— Дывись, княже! — Порученец указал плетью на север, где небо курилось пылью.

«Тьфу, в домовину их мать... бесово семя! Должно быть, опять се какой летучий отряд “саранчи”... Сунутся с визгом, осыплют стрелами, и ну за угор...» — подумал Мстислав, но тут же свёл брови, глядючи на смоленца:

— А что ж Крыса... на сей счёт?

— Гадает, что это хан Котян со своёной ордой валит. Пора бы уж и ему о двуконь нагнати нас.

— Котян... хм, хорошо бы... Могёть, и Котян, а могёть... — У князя зрачки сузились, морщины в углах рта стали глубже, и глаза, иные, сверкнув стальным суровым блеском, едва прикрылись красными веками. — Вот что: скачи к смоленцам! Объявляй тревогу! Варлааму передай приказ: примкнуть к дружине киевской и ставить с нами повозки в круг! Бережёного Бог бережёт.

— Движение-е сто-о-о-ой! — пророкотал громовой глас воеводы Белогрива.

— Повозки в круг!

— В круг!.. В кру-уг!..

— Надеть кольчуги! — полетел по рядам хриплый лай старшин.

— К бою!