Ярое око

...Барабанный бой и сигнальные трубы подравняли рваные шеренги. На какое-то время почудилось, что пропала смертоносная духота и усталость.

Солнце замерло, будто напуганное. Пристальный взор Старого Мстислава увидел замелькавшие спины панцирников, цепкое ухо различило накалённые голоса команд и заливистое ржание лошадей, разворачивающих тяжёлые, обитые железом повозки.

...Между тем вся северная сторона затянулась бурой стеной пыли. Те, кто поднял её, стремительно приближались. И если это был враг, то схватка обещала быть жаркой.

— Левая сторона-а! Шевелись! Живей! Живей, хлопцы!

— Тарань сюда эту подводу! Заходи праве-ей! Шибчее!..

— Шо ты, як обосравшись, Петро?! Да вороти ты коней!

— Геть страх, браты! Кровь руду пролить за Русь — дело святое!

Теперь уж по всей долине грохотали и трещали барабаны, ревели турьи рога; под крики старшин и воевод выстраивался «колёсный» рубеж, ставились щитовые заслоны, тут и там мчались гонцы и вестовые с приказами.

На взгорье вспыхнул золотом шатёр великого Киевского князя, а рядом в окружении хлопающих на ветру знамён и хоругвей тяжко поднялся вкопанный в землю высокий и грозный православный крест.

Пыльный шлях, казалось, обратился в расползающуюся по долине стальную лаву. Кирасы, кольчуги, шлемы, мечи и щиты, секиры и копья, дротики для метанья — всё горело, двигалось и искрилось на солнце. Расчехлённые боевые стяги, золотые лики святых колыхались над плотными и, похоже, повеселевшими ратными рядами.

...Вглядываясь во всё нарастающую Тьму, князь краем уха услыхал обрывок болтовни двух дружинников.

— Да уж... гей-гой, соколики! Обскакали нас нонче злые ветры. Путь-дорожка не из лучших... дальняя, через страну языцев диких. — Бывалый ратник выбил облупленный нос прямо себе под ноги, вытер два пальца о борт повозки.

Молодой панцирник из пешцев кивнул головой, глядя с настороженным интересом на дружелюбного дядьку-вояку. Тот улыбался седыми усами, подравнивая коленом плетёную торбу, забитую густыми вязанками сулиц[273].

— Помочь, тятя?

— Да ну... шо там... Самому небось тяжко? Це треба сдюжить... Нича, попривыкнешь... А нет — сдохнешь. Когдась узришь татарев — держи ухо востро. Когда не зришь, будь осторожен вдвойне.

Никогда не высовывай нос и не смей показываться на фоне неба... али раздухарить сдуру дымный костёр. Поверь моим ранам. — Обветренное, в рубцах лицо дружинника треснуло в улыбке. — Я прежде здоровкался с людынами, оные плевати хотели на це советы... Кости их давно расташшили сарычи с канюками.

— Тятя, — яркие живые глаза горели возбуждением, — а чем татары от половцев отличны?

— А бис их, окаях, знает... Та же гада, тильки рога у их в другой стороне растуть. Погодь трошки. — Ратник, не отрывая глаз от чёрных столбов пыли, охлопал ладонью чешую брони. — Недолго осталось, скоро прознаем. Тоби як кличут-то, сынку?

— Егорка!

— А мени дядька Грицько. Коли вживе останемси... рад буду тоби бачити. А покуда на всякий случай прощевай, хлопец. Храни тебя Боже!

* * *

...Старый Мстислав до последней минуты надеялся, что это и вправду на воссоединение с ним спешат скопища Котяна, но... чаяньям этим не суждено было сбыться.

То мчался железным ветром на них свежий тумен Тохучар-нойона.

Одиннадцать младших князей было при двух дружинах великого Киевского князя. Когда все надежды разбились о явь, князья, преклонив колени пред крестом, поцеловали мечи:

— Здесь наша смерть! Станем же крепко! Русь за нами!

Смоленцы и киевляне перецеловались друг с другом и поклялись Христу биться до последнего вздоха.

* * *

— Князю Мстиславу Галицкому слава!

— Слава! Слава-а! Слава-а-а!

— Князю Даниилу Романовичу слава!

— Слава! Слава-а! Слава-а-а!

Построившиеся вдоль повозок галичане и ростовцы по-братски приветствовали забитую пылью и испятнанную кровью колонну волынцев.

— Они ликуют в твою честь, Мстислав Мстиславич! — Князь Данила, ехавший рядом, приложил ладонь к груди, склонил голову.

— Нет, дорогой зять. Они ликуют нашей общей отваге. Видела б сегодня тебя, красавца, дочь моя Аннушка! — Тесть похлопал по железному плечу счастливого Данилу. — Как на духу, брат, покорил меня ты сегодня своим уменьем держати ворога на острие меча. Любо! У поганых мороз по коже.

— Дозволь слово молвить, пресветлый...

— Будет тебе, обойдёмся без церемоний. Потери?

— Могло б быти меньше, ан больно зубаст татарин да велик числом.

— То верно. Зубаст... и напорист, не хуже варяга ломит. Но тебе ли напоминать — сеча... Не в бабки играем[274]. Чую, зять... для многих из нас уже звонит небесный колокол.

— Погиб мой воевода Стрелец, — сняв шлем и держа его у груди, перекрестился Данила.

— Он уже в раю... — На запылённом суровом лице Мстислава ожесточённо дёрнулись желваки; наложив на себя крест, он с сердечной досадой изрёк: — Вот так, брат, день ото дня редеют ветви древа недавно могучего ратного братства.

— Стрелец был ещё жив, когда мы вырвали его из когтей нехристей.

— Его последние слова?..