Ярополк

– Господи! Один Ты ведаешь, как я люблю мой народ, бывший от века Твоим. Господи! Одному Тебе известна вся полнота моего служения иудеям и Хазарии… Эй, пишите! Пишите, чтоб потомки повторяли из рода в род. Бог единственное во Вселенной племя очистил от немочи рабства. Одних иудеев Бог учил великим гневом и великими дарами. Иудеям дарован псалмопевец царь Давид, и нет в мире мудреца, превзошедшего мудростью царя Соломона. Никому Бог Яхве не позволял бороться с Собою, но одному только иудею Израилю. Никто из смертных, но один Моисей получил от Бога скрижали Торы[71]. И как бы ни проклинали иудеев иноплеменные, но Христа, почитаемого в Византии и в Риме за Бога, родила иудейка Мария.

Двое суток Иосиф глаголил истины, не отпуская от себя писцов. Разражался мудростью со спального ложа, принимая пищу и даже опражняясь. Видно, что-то плохо прожевал или, увлекшись словесами, переел не в меру, вдруг запоносил, и это его образумило.

Врач унял болезнь очень быстро, и повеселевший Иосиф говорил Баяну, похохатывая:

– Я все о Боге да о Боге, а Он меня и вернул с Небес.

Дни таяли, каган притих, но проводил время как всегда.

– Мудрость не у мудрецов, – шепнул он Баяну. – Мудрость жизни в простоте дней.

Иосифу передали ларец от купечества. В ларце были собраны монеты, какие довелось купцам Хазарии принимать, странствуя с товарами по белому свету.

– Вот самое великое деяние мое! – объявил каган. – Эти монеты – свидетели мирных устремлений Хазарии. Хазария могла бы процветать, торгуя, а не избивая людей. Да благословит Господь всякого, кто взошел на корабль или сел на верблюда, чтобы привезти из дальних стран неведомые товары!

Неделя иссякала, и пришла пора трехдневному сосредоточению, но Иосиф задал пиры. Первый день для купечества, второй – для воинов, третий – для священства.

И вот грянул день последний.

Утром каган позвал Баяна спеть семьдесят девятый псалом:

– «Пастырь Израиля! внемли; водящий, как овец, Иосифа, восседающий на Херувимах, яви Себя. Пред Ефремом и Вениамином и Монассиею…»

– И Иссахаром! – добавил каган, – «…воздвигни силу Твою, и приди спасти нас. Боже! восстанови нас; да воссияет лице Твое, и спасемся…»

Когда Баян закончил псалом, Иосиф сидел неподвижный, отрешенный от всего, от всех.

Баяна вывели из тронного зала, приказали одеться в теплое.

Слуги все были другие и на вопросы не отвечали.

Баяна посадили в крытую повозку, повезли очень быстро, но ехали долго, не останавливаясь.

Возок был темный, без щелей. Баян испугался, принялся молиться Богу княгини Ольги:

– Я знаю, Ты – Спаситель. Спаси меня. Спаси!

Но Бог не явился, не остановил резвых лошадей. Баян ощупал стены кибитки: не сбежишь. Наконец остановились: кобылам пришла пора помочиться. Дверца отворилась, и мрачный карахазарин подал Баяну лепешку да кусок овечьего сыра.

Молочная мать

Снова ехали, но медленно: лошади устали.

Вдруг послышался топот, движение. Крики. Дверца опять распахнулась. Баяна схватили, подняли, и он очутился… на верблюде! Начались такие бега, такая тряска, что Баян думал об одном: не оторвется ли у него печенка, не выскочит ли сердце.

Наступил вечер. На каком-то стойбище пересели на коней. Скакали ночь напролет. Баян ехал на коне молчаливого всадника. Ни единого слова за всю дорогу не проронил.

Сна Баян не переборол. Пробудился в юрте. Его пробуждению обрадовались.

Позвали сесть с мужами. Хозяин юрты угощал гостей молодым жеребенком.

Баян не успел понять, где он, что это за люди вокруг. Прискакал из степи человек в малахае, и пришлось снова садиться на коня и скакать, скакать…

В степи его трижды передавали из рук в руки, с коня на коня и привезли наконец на большую реку. Здесь его поджидал неведомо кем и как оповещенный лодочник. Под парусом прошли вверх по течению, в старицу. На берегу этой старицы стоял сложенный из тесаного камня дом, а в степи виднелись две юрты. Лодочник был греком. За стеной камыша в потаенных заводях он держал наготове полдюжины быстроходных многовесельных лодок для купцов.

У себя лодочник Баяна не оставил, отвел к гузам.

Глава семейства был средних лет. Он имел трех жен и много детей.

– Этот отрок до прибытия купеческого каравана – твой сын, – сказал грек-лодочник и поднес суровому гузу богатый кафтан, а трем женщинам по куску ткани.

Глава семейства тотчас снял шубу, содрал с себя лохмотья истлевшей рубахи и надел кафтан на голое тело. Женщины последовали примеру своего повелителя. Нисколько не смущаясь лодочника, Баяна, детей, сбросили старые платья и, совершенно обнаженные, принялись примерять материи, радуясь яркому цвету, узорам, длине и ширине кусков.

– Я его усыновлю! – объявил глава семейства, разглядывая то новый кафтан, то Баяна… Женщины, накинув на плечи свои будущие платья, принесли из другой юрты сундук. Застелили сундук небольшим ковриком с узором из бараньих витых рогов. Узор кучкорак был священным оберегом семьи, баран – животное магическое, гроза злых духов.

Старшая из жен, открыв груди, села на сундук, и Баяну было сказано:

– Трижды сожми зубами сосок твоей молочной матери.