Смотрит, еще один пахарь орет, небесный. Был тот пахарь облаком, и конь его был облако, и плуг. Орали они саму, знать, Вселенную.
Поднял небесный пахарь длань, приставил к очам, поглядел на отрока нахмурясь.
– Гей! – крикнул Баян коню. – Гей! Поднатужимся. Солнце уже земли коснулось.
И пошел конь, пошел, засвистела трава разорванная, захрустели корни, будто кости, задышал пласт перевернутый.
– Гей! Гей! Коняшка! Скоком скачи да на солнце, гляди, не наехай!
И тянули, тянули борозду до последней искры на краю земли.
А как погасла, так и стали.
Упасть на траву и то мочи нет. Дышит конь боками, а с боков – пена.
На борозду Баян даже не поглядел. Не повернул головы, трудом утомленный.
Тут и жрецы пожаловали. Подивились Баяновой борозде. За край небес увел.
– Потемнела твоя белая рубаха, – сказал Благомир отроку. – То тебе не упрек – душа белее стала. Ныне открылось нам: ты, Баян, внук Велеса. Велесовым премудростям будешь учиться.
Спал в ту ночь Баян вместе с ребятами. Но даже словечком с ними не перекинулся. Лег – и заснул. Наработался.
Сила слова
Утром отроков посадили за ступы, толочь сушеные ягоды.
Жрецы все были на давильне, выжимали сок из трав, цветов, грибов. Готовилось снадобье для браги Сварога, поить жертвенного коня, жрецов и самого бога.
– Ах ты, бражка, бражка божья! – весело пели ребята, постукивая пестами, и Баян, подхватывая слова, подпевал им.
– Чтобы дух в носок шибал! – веселился Баян, переглядываясь с ребятами.
Стало слышно – жрецы тоже поют. Ребята примолкли, запоминая песню.
В наступившей тишине скрипел жернов, мерно стучали огромные песты об огромные ступы. Были еще какие-то звуки: жрецы, наверное, хороводы водили, притопывая. Пение иное пошло.
Работали весь день, не обедая. Спать легли без ужина. И этак три дня.
Баян наконец узнал, как зовут ребят, чему обучаются. Трое старших – Любим, Лучезар, Любомысл – работали в кузнице, знались с огнем, железо ковали. Погодок, ласковый сосед по столу, именем Горазд, привыкал к золотому делу, к тайнописи.
– А меня куда приставят? – спросил ребят Баян.
– Коли ты внук Велеса, к священным коням, – сказал Любим.
– К жертвеннику! – возразил Любомысл.
– Не гадайте, – осадил товарищей Любим. – Что скажет Благомир, тому и быть.
Пока брага бродила в дубовых бочках, набирая силу, ребята жили беспечно. Им позволили ходить на реку, в лес по грибы, в луга за сладкой клубникой.
«Почему матушке нельзя здесь жить?» – вздыхал про себя Баян.
Однажды утром собрались ребята в Вишневый лог.
Тот лог длиною в двадцать верст, и все двадцать верст – вишневая роща.
– Хорошее у тебя лукошко, – сказал Благомир Баяну. – Не мало, не велико, для нашего дела впору. Вы, ребята, ступайте, а у нас с тобою, Баян, будет иной сбор.
Ребята поклонились верховному жрецу, побежали с горы вниз, в пойму, а Баян пошел, куда повели, в дубраву. Посмотрел Благомир на огорченное личико, улыбнулся:
– Скажи мне, сколько слов говоришь ты за день?
Баян покраснел.
– Не знаю.
– Никто того не знает, – успокоил отрока велимудрый жрец. – Но много или мало?
Баян призадумался.
– Вслух – не много, а про себя много!
– Про себя много! – порадовался ответу старец. – А как ты думаешь, велика ли сила слова?
Баян нахмурился.
– Если складно говорить – велика.
Глаза Благомира стали вдруг колючими.
– Да в чем же сила складных слов? О каких словах баешь, о прибаутках, что ли?
Отрок потупил голову.
– Ты говори, говори, мне лепо тебя слушать! – ободрил Благомир.
– Не знаю я ничего, – сдерживая слезы, пролепетал Баян.
Жрец не торопил, но ответа ждал.
– Когда праздники бывают… Одни запоют, а другие в пляс…
Благомир просиял.
– Знать не знаешь, а догадка твоя многого стоит. – И вдруг охнул: – Волк!