Ярослава. Ворожея (СИ)

Дорога узкая, что возвращалась к Лесным Землям, словно бы задернута пеленою темной. Плотной, отчего сам воздух кажется густым. Виной тому все страх, конечно. Потому как ее, девку дурную, напугать легко. И Ворожебник, что идет по следу, - напоминаньем в голове: тебе не спастись, Заринка...

А вот и сейчас, среди темного леса, ей по-прежнему неспокойно, тревожно. Но как только рука Свята ложится на спину, мысли те обрываются:

- Спи, - шепот друга спокойный. И дыхание ровное: - тебе силы нужны. Не бойся.

Ладонь Свята, горячая и живая, ложится поначалу бережно, осторожно. Готовая вспорхнуть, если она, Заринка, дернет плечом. И девка замирает, отчего пальцы друга обжигают ее теплом желанным, а затем, дрогнув, движутся легко по спине.

И ласка та дивной выходит. Зарка вспоминает, как в детстве так гладил свою дочь купец, возвращаясь с Пыльного Тракта. И тогда, присев у сенника, тоже вот ласкал ее. А она засыпала.

И, стало быть, сейчас тоже заснуть можно, потому как снова ладонь, в которой - тепло. И глаза смыкаются сами собою.

 

Свят понимал, что после той ночи, когда он целовал Зарину, меж ними повисло неловкое молчание. И, как ни старались они, а всякий раз, когда глаза встречались, оба спешили тут же отвести взор. Глупо это. Взрослые уже. И, раз сталось такое, то принять это можно - все ж таки, не полюбству поддались...

Да и тепла родного не хватало ни одному, ни другому - все, что дорого, осталось позади. А впереди их ждала одна неизвестность. И, стало быть, никому не дано было знать, вернутся ли они в родные земли, к семьям, или голову сложат здесь, средь чужаков. И тогда капля тепла - не грех.

Свят стал обережно гладить девку по спине, словно бы дитя малое. Помнится, Нежег любил вот так. Значит, и ей понравится.

Ладонь друга была теплой, шершавой. Она цеплялась за платье Заринки, отчего он неловко одергивал пальцы. Но, чуя, что к ней возвращается тревога, снова вел рукою по теплым изгибам. Успокаивал. А в самом просыпалась не просто забота. Не только сердечность людская.

Словно бы что-то заставляло душу его подниматься высоко к груди, а там застывать, подрагивая. И невесомо так было душе этой, трепетно, что Свят и сам замирал.

И Заринка, поначалу смущавшаяся тихой ласки, вскоре привыкла к ней. Приняла его раскрытую ладонь, уложив себе под голову. И, глубоко вздохнув, стала дышать ровнее.