Ярославль

годах 15 костромскими и ярославскими мастерами под руководством лучшего

монументалиста XVII века костромича Гурия Никитина. До работы в Ильинской артели Гурий

Никитин вместе со своим «сотоварищем» Силой Савиным прошел хорошую школу

профессионального мастерства, выполняя заказы Оружейной палаты. Он участвовал в

росписях соборов и дворцов Московского Кремля, церкви Григория Неокессарий-ского на

Полянке, Троицкого собора Данилова монастыря в Пе-реславле, церквей и собора в

Ростове. Помимо фресок, он писал также иконы, «самым добрым мастерством, с великим

тщанием».

Церковь Ильи Пророка. Вид с северо-востока

В Ильинской церкви Гурий Никитин выступил в роли старшего знаменщика артели. Им

был создан единый художественный замысел всей росписи, исполненной в лучших

традициях монументального искусства прошлого. Живопись образует с интерьером храма

стройный, законченный ансамбль. Виртуозное мастерство знаменщика заключалось в

идеально найденных пропорциях, в умении связать все элементы росписи воедино

многообразными ритмами.

Пластическая гибкость подпружных арок подчеркнута идеально вписанными в них

фигурами апостолов. Упругость и крепость двум мощным столбам придают эпически

спокойные фигуры воинов с широко расставленными стройными ногами и монументальные

фигуры русских князей в длинных парчовых шубах. Устремленный ввысь огромный световой

купол как бы парит над храмом, благодаря размещению в зените его изображения Бога-отца

в белых светозарных одеждах.

Стены разделены на пять ярусов, которые легко обозримы с любой точки зрения.

Фресковый ковер на стенах имеет хорошо продуманную композицию. Он состоит из

отдельных горизонтальных полос, в построении которых лежит орнаментальный принцип.

Сюжеты развиваются в них непрерывно, подобно непрерывным плетениям русского

орнамента.

На сводах написаны «Праздники», в двух верхних ярусах — сцены из «Жизни Христа», в

третьем — «Деяния апостолов». Верхние ярусы прерываются окнами, поэтому композиции в

оконных простенках имеют замкнутый характер.

Среди них замечательна сцена «Брак в Кане Галилейской», где «чудо» евангельского

мифа художник изобразил в виде русского брачного пира XVII столетия. Жених и невеста в

русском национальном наряде. У невесты на голове узорчатый венец, какие еще в прошлом

веке встречались на крестьянских свадьбах в Костромской губернии. Гости в узорчатых

кафтанах и шубах пьют вино из кубков. Слуги нацеживают его из бочек и в кувшинах

разносят гостям. Несмотря на обилие бытовых деталей, сцена эта исполнена особой

торжественности, подобна тем торжественным и величавым песням, которыми

сопровождались на Руси народные свадьбы.

В «Апостольском ярусе» много внимания уделено нарядным интерьерам с колоннадами,

лестницами и балюстрадами. Новаторство Гурия Никитина состояло в том, что он впервые в

русской живописи стал изображать действие в интерьере, или «нут-ровых палатах». В сцене

«Апостол Павел перед синедрионом» длинный колонный зал со сводами написан почти по

правилам прямой перспективы.

Повествование о жизни Пророка Ильи, занимающее четвертый ярус росписей, —

центральная храмовая тема. В художественную трактовку многих библейских мифов

введены национальные мотивы, которые оживляют роспись характерными чертами русского

быта.

Иудейский царь Ахав и его «нечестивая» жена Иезавель, с которыми ведет длительную

борьбу грозный Илья, одеты в царские одежды московского Двора времен Алексея

Михайловича. На слугах одежда русских крестьян: яркие рубахи, подпоясанные кушаками, и

пестрые порты из цветной набойки.

Весь храмовый ярус, посвященный Пророку Илье, проникнут чувством страстной

взволнованности. Драматическая напряженность особенно усиливается после мифического

«Спора о вере», где языческие жрецы, ожидающие «чуда» — воспламенения заколотого ими

тельца, — устраивают неистовые пляски вокруг статуи Ваала, а грозный пророк безжалостно

расправляется с «неверными», закалывая их ножом и низвергая в бурный поток. На другой

сцене мы уже видим Илью, припавшего ухом к земле. Над ним огромное облако,

предвещающее долгожданный дождь на иссохшую землю язычников.

В нижнем ярусе, посвященном Елисею, можно отметить ту же приподнятость

эмоционального языка, но уже в плане мирных, поэтических сцен из повседневной жизни

людей. Их отмечает простосердечная искренность и подкупающая зрителя теплота

человеческого чувства.

В рассказе о сонамитянке мы видим статную русскую красавицу, в доме которой

произошло радостное событие — рождение долгожданного первенца.

В следующей сцене изображено тучное поле золотистой ржи. Смуглые жнецы в ярких

рубахах жнут спелые колосья и связывают их в снопы. Движения жнецов легки и плавны и на