Ярость

Он был доволен, что поведет ее на лечение. Надеялся, что она будет сопротивляться. Ему очень хотелось сделать ей что-нибудь эдакое, на что он никогда не решился бы с бывшей или с матерью. Лучше всего – поколотить мерзавку и смотреть, как она воет от боли. Еще, конечно, будет приятно прижечь ее кожу сигаретой. Но этого он не сделает. Он не настолько глуп.

Доктор Шнеебергер уволит его. Во-первых, он воинствующий противник курения, а во-вторых, воспринимает близко к сердцу душевное и физическое благополучие даже самых безнадежных пациентов.

Анна Катрина лежала на кровати, полностью одетая, но в одном носке.

– Ну, сладкая, я должен отвести тебя на вечеринку к доктору Шнеебергеру. Надеюсь, ты не создашь нам сложностей. Или ты опять хочешь надеть ту прелестную смирительную рубашку, которая тебе так идет?

Он над ней наклонился. Она почувствовала запах сигарет.

Он широко ухмыльнулся.

Анна Катрина засунула правую руку под подушку и выпятила губы, словно хотела получить от него поцелуй. А потом Бобби Брауну на затылок со шлепком приземлился туго набитый носок.

Бобби Браун фыркнул и повалился на Анну Катрину. Он был тяжелым и потным, а его кожа пахла чем-то кислым. Лицо Бобби столкнулось с лицом Анны Катрины. Они стукнулись зубами. У Анны Катрины треснула нижняя губа.

Она попыталась его спихнуть. Ей удалось просунуть колено ему под живот и упереться в жировые складки. Она сбросила с себя отключившегося санитара. Он упал с кровати, сломав правую руку и два пальца.

Анна Катрина постаралась восстановить дыхание и наконец, встала. Склонилась над Бобби Брауном и обыскала его. Он был безоружен.

Она почувствовала легкое головокружение. Не стоило долго стоять в согнутом положении. Ее кровообращение сходило с ума.

Анна сделала еще один большой глоток воды и открыла дверь в коридор.

Снаружи было удивительно тихо. Покой напомнил Анне Катрине воскресные утра в Нордене, на улице Дистелькамп – те часы, когда еще не работали газонокосилки, в квартире пахло чаем и кофе, и было так тихо, что она слышала шум велосипедных колес, когда по узкой дорожке вдоль ее изгороди проезжали дети.

Ей удалось проскользнуть незамеченной до входа в отделение, крепко держа в руке набитый землей носок как оружие самообороны. Она ввела код. Семь, четыре, два, восемь, один. Но дверь не открылась. Вместо этого завыла сигнализация.

Звук поразил Анну Катрину в живот. Она сжалась, как от желудочного спазма. Нужно срочно попасть в туалет. Она боялась, что в любой момент не сможет утерпеть.

Распахнулась дверь. Бобби Браун выполз на коленях в коридор. У него текла кровь из носа, а правая рука безжизненно висела вдоль тела.

– Чертова стерва! – бранился он. – Только попадись мне!

* * *

Гроссманн очнулся с ощущением, что вот-вот подавится собственной слюной. Челюсть болела, рот был широко раскрыт. Зубы впивались в резиновый шарик, зафиксированный на затылке кожаным ремнем.

Эта чертова игрушка для садо-мазо, подумал он. Он никогда не хотел использовать ничего подобного ни с Ингой – женщиной, которую он любил, – ни с Эши Тамменой. Эта штука всегда была нужна лишь для того, чтобы обезличивать секс. Превращать людей в заменимые, полезные предметы.

Теперь это происходило с ним.

Он открыл глаза. Взгляд застилала молочная пелена.

Гроссманн слышал голос Инги и попытался сориентироваться. Где она, позади него? Над ним? Рядом с ним?

Он вспомнил про удар по черепу. Снова вернулась мучительная боль в ногах.

Неужели она сделала то, чего не удалось Анне Катрине Клаазен, и окончательно превратила его в инвалида?

Он представил себя сидящим в инвалидной коляске, как Уббо Гейде. Все-таки это лучше, чем смерть. Надо приложить все силы и попытаться выжить.

– К сожалению, мы не можем остаться здесь, – сказала Инга. – Хотя мне нравится эта квартира. Но здесь тебя могут искать друзья. А у меня другие планы, и я не хочу, чтобы мне мешали, – она погладила его по лицу. – Я хочу остаться с тобой наедине, ты ведь понимаешь меня?

Инга дала ему пощечину, и боль от шарика во рту стала еще сильнее.

– Я подыскала нам местечко неподалеку отсюда. На уютном маленьком курорте, где крыша не будет перегораживать нам вид на море. В Дангасте. В домике с тростниковой крышей. Оттуда открывается вид до самого Вильгельмсхафена. Говорят, там чудесные рождественские ярмарки. Впрочем, навряд ли ты туда попадешь. Ходить тебе теперь сложновато, правда?

Он приподнялся и попытался что-то сказать. Она положила правую руку ему на лицо и вдавила его обратно в подушки.

– Я бы предпочла отрезать тебе язык. Радуйся, что я использовала лишь эту штуку для садо-мазо.

Она обошла вокруг кровати, обхватила его ноги и потащила.

Извиваясь от боли, Гроссманн зарычал в шарик, и ему в легкие попала собственная слюна. Он с грохотом повалился с кровати на пол. Инга тащила его к двери, как мешок. Его затылок волочился по полу.

Когда они оказались на лестнице, он надеялся, что потеряет сознание, чтобы больше не чувствовать чудовищной боли. Но, кажется, Инга наслаждалась каждым ударом его головы о новую ступеньку.