Ярость

Из дома был прямой выход в гараж. Там стоял черный «БМВ». Гроссманн редко ездил на этом автомобиле. Скорее капиталовложение, чем транспортное средство. Меньше тридцати тысяч километров пробега.

Она открыла багажник и даже не потрудилась подложить пленку. Для девушки, столь тщательно все продумавшей, ему это показалось крайне странным. Неужели ей все равно, что в машине могут остаться следы его крови? Она не собиралась ее потом продавать?

Он не видел смысла в происходящем. Она – человек Серкана? Он теперь использует красивых молодых девушек? Их встреча на концерте Боба Дилана была подстроена Серканом? Может, он уже поджидал их в Дангасте и хотел отомстить Гроссманну за то, что тот когда-то его переехал?

Инга загрузила его в багажник, как сбитую косулю. Он даже помог, надеясь, что получит так меньше шишек и шрамов.

Словно охваченная внезапным сочувствием, она взяла подушку с бинтами для оказания первой помощи и подложила ему под голову. Он посмотрел на нее почти с благодарностью.

Проклятье, думал он, что здесь вообще происходит? Может, она меня все-таки любит? Может, ее заставляют так поступать? Тогда еще есть шанс. Возможно, она не доведет дело до конца.

* * *

После смерти Кхалида Петра Виганд не узнавала своего Серкана. Он угрюмо смотрел в пустоту, пялясь в одну точку. И почти не обращал на Петру внимания.

Она знала, что он любит ее глазами, и иногда специально наклонялась особым образом, демонстрируя ему нечто запретное. Но теперь он смотрел сквозь нее. Куда-то еще.

Она попыталась заинтересовать Серкана аудиокнигами, ставила ему новые приобретения, которые они еще не успели послушать. Он не реагировал, напоминая Петре восьмидесятилетнего старика в глубокой депрессии, ее бывшего пациента.

Она чувствовала, что должна защитить Серкана Шмидтли, и одновременно смеялась над этими мыслями. У него есть телохранители и целая армия людей, а ей он кажется таким беззащитным, плаксивым, охваченным глубоким отчаянием.

На столе лежало несколько конфет «Дайхграф». Она знала, насколько он любит эти трюфели. Распаковала одну конфету, осторожно шурша бумажкой возле его правого уха. Поцеловала шоколадный шарик, прежде чем поднести конфету к его губам. Еще недавно он бы улыбнулся и съел конфету с наигранной дикостью, как хищник, схвативший красотку. Но на этот раз он не стал подыгрывать.

Есть конфету вместо него показалось Петре неуместным. Она положила ее обратно на стол, к остальным, еще не раскрытым.

Он медленно поднял веки и наконец посмотрел на нее. Она пыталась выдержать его печальный взгляд. Это казалось нелегко.

– Сначала Тумм, – сказал он, – а теперь Кхалид.

Потом он попросил Петру принести телефон и коротким движением руки отослал ее прочь.

Она его за это любила. Он хотел защитить ее от лишней информации. Но при этом с радостью распахнул бы перед Петрой душу, а она всегда была готова его выслушать. Как ужасно: человеку больше некому довериться – с жалостью думала она.

Он позвонил Генцлеру. Тот рассердился уже из-за того, что с ним связались напрямую. Обычно подобные вещи делаются несколько иначе.

Голос Генцлера по телефону казался чужим, словно Серкан разговаривал с машиной.

– Я больше не обязан держать слово. Сначала он убил Тумма, а теперь – Кхалида. Вы его прикрываете. Он уверен в собственной вседозволенности. Но этому пришел конец. Я с ним покончу.

– Нет, ты этого не сделаешь, – отрезал Генцлер не терпящим возражений тоном. Подобные беседы не ведутся по телефону. Остается надеяться, их никто не подслушивает. Сам факт этого разговора означает, что дело окончательно вышло из-под контроля. О плане и служебных инструкциях можно забыть.

– У нас хватит материалов, чтобы посадить тебя на всю оставшуюся жизнь, Серкан. Я всегда держал тебя на длинном поводке. Но не думай, что ты незаменим.

Серкан Шмидтли повесил трубку. Рука с телефоном безвольно упала. Он привык руководить действом, и чаще всего так оно и было. Но сейчас у него возникло четкое ощущение, что он больше не игрок, а в лучшем случае – мяч.

Он хотел снова определять ход событий. Наступил решительный момент – все или ничего.

Серкан позвал Петру Виганд.

– Теперь можешь дать мне трюфель, – сказал он своей рубенсовской женщине.

Она снова поцеловала конфету и положила ему в рот.

«Какой же я смешной человек, – думал Серкан. – Теперь, высказав все Генцлеру, я чувствую себя свободнее. Я запросто могу прикончить кого-нибудь своими руками или дать приказание об убийстве. Но вероломство мне не по плечу».

Убийство – ничто по сравнению с предательством. Сдержать слово – дело чести. Но теперь у него не было перед Генцлером никаких обязательств.

Можно вздохнуть свободнее. Серкан разгрыз шоколадный шарик и закрыл глаза, наслаждаясь вкусами марципана, арака и миндаля.

Теперь можно спокойно выпить чаю, а потом отдать несколько распоряжений. Началась война.

Он не знал, будет ли вообще в конце победитель или только проигравшие. Но он превратит жизнь этого подлеца Гроссманна – или как он там себя называет – в ад, а потом прикончит его. И готов заплатить любую цену.