Ярость

Хорошенькое заявление, не правда ли? Я догадываюсь, как это звучит со стороны. Глупо и по-детски. Похожую фразу вы произносите со слезами на глазах и дрожью в голосе, когда отец не дает вам свою машину на уик-энд или обещает содрать с вас шкуру за очередную двойку по всемирной истории. К тому же сейчас, когда каждый считает психологию даром Божьим, пора освободиться от набивших оскомину ветхозаветных предрассудков. И что еще остается бедному человечеству, едва ли не каждый представитель которого характеризуется анальной фиксацией? Все просто. Вы заявляете, что отец ненавидел вас с самого детства, а затем выходите на улицу, стреляете в соседа, насилуете первую попавшуюся даму, взрываете парочку зданий… И надеетесь на оправдание и сочувствие публики.

Но у медали есть и обратная сторона: никто не поверит, если вы говорите правду. Как тому мальчику, который кричал о нападении волков. А я говорю правду. Нет, никаких доказательств привести не могу, ничего существенного до той самой истории с мистером Карлсоном. Возможно, и сам отец до той истории не знал о своей ненависти. Но если бы кому-нибудь удалось проникнуть в самые глубинные тайники его подсознания и извлечь эту ненависть на свет, пожалуй, папочка и тут нашелся бы что ответить. Он сказал бы, что ненавидит меня для моего же блага.

Жизнь для моего отца — что-то вроде дорогого старинного автомобиля. Поскольку эту машину нельзя заменить на другую, и она достаточно дорога, вы должны содержать ее в идеальном порядке и на хорошем ходу. Раз в год вы участвуете в какой-нибудь выставке старинной техники. И на автомобиле вашем должна быть свеженькая краска, нигде ни пылинки, ни малейшей неисправности в моторе, все смазано, гайки закручены, баки заправлены. Все схвачено, за все заплачено — вот девиз моего папочки. А если о ветровое стекло разбилась птичка, смахните ее скорее, чтобы не мешала обзору.

Такова жизнь моего отца. А я для него — та самая птичка на стекле.

Мой отец — крупный мужчина, с виду всегда спокойный и хладнокровный. Есть что-то обезьяноподобное в его чертах, но это не производит отталкивающего впечатления. У него светлые глаза и русые волосы; на солнце кожа его быстро краснеет, поэтому летом он всегда выглядит слегка злобным. Когда мне исполнилось десять лет, его перевели в Бостон, и он приезжал домой только И на уик-энды. Но раньше он служил в Портленде. Насколько я понимаю, он был похож на любого такого же к отца семейства, мужчину средних лет, только рубашка к была не белая, а цвета хаки. И неизменный черный галстук.

В Библии говорится, что грехи отцов падут на голову сыновей. Возможно, это так. Тогда на мою голову пали грехи не только отца, но и всех его ближних и дальних родственников. Отцу было тяжело работать на вербовочном пункте. Я часто думал о том, насколько счастливее он был бы, оставшись во флоте. Не говоря уже о том, насколько приятнее мне было бы видеть его дома пореже. Для отца его теперешняя служба была почти невыносима. Как если бы ему приходилось видеть, что бесценные автомашины окружающих людей содержатся в отвратительном состоянии, ржавеют и разваливаются на глазах. Кто только не проходил через его руки! Люди, которые не знали, что им нужно. Люди, которые больше всего беспокоились о том, как бы вырваться куда-нибудь из своей привычной жизни. Ромео из колледжа, покидающие своих беременных Джульетт. Мрачные юноши, которым предоставлялся выбор между службой во флоте и пребыванием в исправительном учреждении. Недоучки с одной прямой извилиной, которым приходилось показывать, как пишется их собственное имя. А дома был я. Тоже не соответствующий отцовским представлениям, тоже не такой, как надо, тоже неправильный. Своего рода вызов. И наверное, он ненавидел меня потому, что не мог этот вызов принять. Может, все было бы иначе, если бы я не походил до такой степени больше на маму, чем на него. Это проявлялось во всем. Он называл меня маменькиным сынком. Наверное, так оно и было.

Однажды осенним днем 1962 года мне пришло в голову покидать камнями в стекла. Отец собирался ставить вторые рамы на все окна в нашем доме. Было начало октября, суббота, и отец с утра начал планомерно, шаг за шагом готовиться к осуществлению своей идеи. Он всегда все делал тщательно, никаких оплошностей, ничего непредвиденного.

Он выносил стекла из гаража. Еще весной он заготовил их, окрасил рамы в зеленый цвет, и теперь аккуратно расставлял их вдоль дома, по штуке под каждым окном. Я наблюдал за ним. Лицо его покраснело даже под прохладным октябрьским солнцем, легким, как поцелуй. Замечательный месяц октябрь.

Я сидел на нижней ступеньке крыльца, смотрел на папу и на проезжавшие мимо нашего дома автомобили. Мама была в доме. Она играла на пианино что-то минорное. Наверное, Баха. Почти все, что она играла, звучало как произведения Баха. Ветер то доносил до меня мелодию, то обрывал ее. Когда я сейчас слышу этот отрывок, в памяти всплывает тот солнечный октябрьский день. Фуга Баха для Двойных Окон в миноре.