Ярость

Потом мы улеглись, и я остался без рубашки. Дана занялась ремнем. Но мой член все еще отдыхал. Она погладила меня по животу, потом ее рука скользнула в трусы, и мускулы ног дернулись, не от удовольствия или отвращения, а в ужасе. Рука ее напоминала резину, холодная, какая-то неживая.

— Ну же, — прошептала она. — Давай, давай, давай.

Я старался подумать о чем-то сексуальном, о чем угодно сексуальном. О том, как смотрел под юбку Дарлин Андрейссен в классе самоподготовки, а она знала, что я смотрю, и не возражала. О колоде игральных карт Майнарда Куинна с голыми женщинами на рубашках. О Сэнди Кросс в сексуальном черном нижнем белье, и что-то внизу шевельнулось… но потом сексуальные образы уступили место отцу с охотничьим ножом в руке, рассказывающему о том, как наказывали неверных жен чероки.

(«Что?» — спросил Корки Геролд. Я объяснил, что чероки разрезали неверным женам нос надвое, чтобы еще одна щель появлялась на лице. «Ага», — кивнул Корки, и я продолжил.)

Это решило дело. Начавший было приподниматься член вновь превратился в макаронину. Таким и остался. Несмотря ни на что. Мои джинсы присоединились к рубашке. Трусы оказались на щиколотках. Она извивалась подо мной. Я ощущал жар ее тела. Рукой схватился за член и потряс, словно спрашивая, в чем дело. Но мистер Пенис разговаривать со мной не захотел. Я запустил руку в ее теплую промежность, проведя по лобковым волосам, на удивление похожим на мои, мой палец скользнул в заветную щель. Я думал: Вот это место. Место, о котором мужчины вроде моего отца шутят на охоте или в парикмахерской. За которое убивают. В которое влезают силой. Укради его или ворвись в него. Возьми… или уйди.

— Где же он? — выдохнула Дана. — Где же он? Где?..

Я старался. Но не зря есть бородатая байка о том, как парень пытался засунуть пастилу в бутылочное горлышко. И все это время в ушах стоял рокот прибоя, словно звуковой фон в любовном эпизоде из фильма-мелодрамы.

Тогда я скатился с нее.

— Извини. — Голос у меня сел.

У нее вырвался вздох, вздох раздражения.

— Ничего. Такое случается.

— Со мной нет. — Словно отказ этого агрегата случился впервые за несколько тысяч включений. Высоко-высоко над головой «Роллинг стоунз» и Мик Джаггер надрывались в «Горячей штучке». Судьба сыграла со мной очередную шутку. Холодная опустошенность поглотила меня. Пришло осознание того, что я, несомненно, гомосексуалист. Где-то я прочитал, что для того, чтобы быть гомосексуалистом, не обязательно иметь половые контакты с мужчинами. Ты можешь быть им и не знать этого до тех пор, пока гомик, затаившийся в твоем подсознании, не выскочит наружу, словно мать Нормана Бейтса в «Психо», и ты не запляшешь, накрасившись маминой косметикой и надев мамины туфли.

— Может, оно и к лучшему, — добавила Дана. — Пит…

— Послушай, извини меня.

Она улыбнулась, но, как мне показалось, натянуто. С тех пор я все думаю об этом. Мне бы хотелось верить, что улыбка была настоящей.

— Это все «травка». Я не сомневаюсь: без нее ты мужчина что надо.

— Это точно. — В моем голосе слышалась обреченность.

— Ладно. — Она села. — Я иду наверх. Ты немного побудь здесь, а потом тоже приходи.

Я хотел попросить ее подождать, позволить мне попробовать еще раз, но заранее знал, что ничего у меня не получится, не получится, пока не высохнет океан, а луна не позеленеет. Она натянула платье, застегнула молнию и отбыла, оставив меня под лестницей. Месяц пристально наблюдал за мной, вероятно, хотел увидеть, плачу я или нет. Я не плакал. Какое-то время спустя собрал одежду, стряхнул с нее прошлогодние иголки. Оделся, поднялся по ступеням. Пит и Дана испарились. Джо в углу лобзался с какой-то роскошной девахой. Я сел, дожидаясь, когда закончится вечеринка. Она таки закончилась.

К тому времени, когда мы вернулись в Бангор, заря отработала свою смену и над горизонтом поднялся красный диск солнца. В машине все молчали. Я ужасно устал и не хотел говорить о том, сколько горя принесла мне эта вечеринка. Я чувствовал себя совершенно раздавленным случившимся.

Мы поднялись в квартиру, я лег на диван в гостиной. Последнее, что я запомнил перед тем как заснуть, — полосы солнечного света, пробивающиеся сквозь жалюзи, да маленький коврик у батареи.

Снилось мне Скрипящее Чудище. Так же, как в детстве, я лежал в постели, по стенам и потолку двигались тени ветвей. Только на этот раз Чудище не остановилось у спальни родителей, а приближалось и приближалось, пока с жутким скрипом не распахнулась дверь моей комнаты.

Вошел отец. На руках он держал мать. С разрезанным носом. Кровь замарала ее щеки, как краска войны.

— Хочешь ее? — спросил отец. — На, бери, паршивая никчемность. Бери ее.

Он бросил мать на кровать рядом со мной, я увидел, что она мертва, и с криком проснулся. Член стоял столбом.

Глава 27