Ярость

Эдвард Бонд или Ганелон — какая мне была разница? В эту минуту — никакой. Но прикосновение алых губ вызвало перемену в Эдварде Бонде. Какое-то странное, слишком странное чувство зашевелилось в нем — во мне. Я держал в объятиях ее прекрасное и податливое тело, но что-то чужое и неизвестное поднималось во мне при этом прикосновении. Было ощущение, что она сдерживала себя, сдерживала от… от демона, демона, который владел ею — демона, который старался вырваться!

— Ганелон!

Дрожа, она прижала ладони к моей груди и внезапно оттолкнула меня и вырвалась. Крохотные капли пота появились на ее лбу.

— Достаточно! — прошептала она. — Ты знаешь?

— Что, Медея?

И теперь неописуемый ужас появился в ее пурпурных глазах.

— Ты забыл, — продолжала она. — Ты забыл меня, забыл, кто я такая, что я такое!

6. Поездка в Кэр Сайкир

Позже, в покоях, принадлежавших Ганелону, я ждал часа Шабаша. В ожидании я, не останавливаясь, ходил взад и вперед по комнате. Ноги Ганелона мерили шагами комнату Ганелона, но человек, который ходил по комнате, был Эдвард Бонд. С удивлением я подумал о том, как воспоминания другого человека, наложенные на мозг Ганелона, переменили его.

Подумал о том, смогу ли я теперь вообще когда-нибудь быть уверенным, кто я на самом деле? Теперь я ненавидел Ганелона и не доверял ему. Я должен был знать больше, чем думали о моих знаниях те, кто окружал меня, иначе — я понимал — что и Ганелон, и Бонд могут погибнуть. Медея ничего не скажет мне; Эдейри тоже ничего мне не скажет. Матолч может сказать мне много, но он солжет.

Я почти не осмеливался ехать с ними на Шабаш, который, думал я, будет Шабашом Ллура, из-за этой ужасной связи между ним и мной. Будут принесены жертвы…

Как мог я быть уверен, что не меня собираются положить на алтарь перед… перед золотым окном?

…Затем, на какую-то секунду, Ганелон вернулся, вспоминая обрывки событий, слишком быстро промелькнувшие в моем мозгу, чтобы я успел разобраться в них. Я почувствовал страх, отвращение и странную безнадежную тягу.

Мог ли я осмелиться пойти на Шабаш?

Но я не мог осмелиться и не идти, потому что если я откажусь, то это будет признанием того, что я знаю больше о том, что угрожает Ганелону, чем это должен знать Эдвард Бонд. И единственным моим оружием против них было слабое знание, которое я припомнил, и которое я держал в тайне. Я должен идти. Даже если меня ждет алтарь, я должен идти…

Оставались еще жители леса. Они были вне закона, и солдаты Совета охотились за ними. Плен означал рабство — я хорошо помнил ужас во взгляде этих живых мертвецов, которые были слугами Медеи. Как Эдвард Бонд, я жалел их, думая, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы спасти их от Совета. Настоящий Эдвард Бонд жил с ними в лесах полтора года, организовывая Сопротивление, борясь с Советом. Я знал, что сейчас, на Земле, он беснуется в ярости, мучимый безнадежной мыслью, что он оставил работу недоделанной, и что его друзья брошены на произвол черной магии.

Возможно, мне придется разыскать лесных жителей. Среди них, по крайней мере, я буду в безопасности, пока моя память полностью ко мне не вернется. Но когда она вернется, тогда Ганелон будет в ярости, очутившись лицом к лицу со своими врагами, в самой их гуще, вне себя от собственного бешенства и унижения. Мог ли я подвергать жителей лесов такой опасности, как лорд Ганелон — когда память его вернется к нему? Мог ли я подвергать себя такой опасности — их мести — потому что их будет много против меня одного?

Я не мог идти и не мог оставаться. Я нигде не мог находиться в безопасности, потому что Эдвард Бонд мог стать Ганелоном в любую минуту. А опасность подстерегала меня повсюду. От повстанцев, лесных жителей, и от каждого члена Совета.

Она могла прийти от бесшабашного насмешливого Матолча, или от Эдейри, которая наблюдала за мной своими невидимыми холодными глазами из тени капюшона, или от Гаста Райми, кем бы он ни был. От Арле или от рыжей ведьмы.

«Но скорее всего — от Медеи, — подумал я. — Да, от Медеи, которую я так любил»!

К вечеру пришли две девушки-рабыни, принесли пищу и новую одежду. Я торопливо поел, переоделся в простые полотняные брюки и тунику; накинул себе на плечи королевский голубой плащ, который они держали. Маску из золотистой ткани я нерешительно повертел в руках, когда одна из девушек заговорила.

— Мы проводим тебя, когда ты будешь готов, Лорд, — сообщила она мне.

— Я уже готов, — ответил я и пошел за ними.

Бледный, непонятно откуда идущий свет ярко освещал зал. Меня привели в покои Медеи. Ведьма в алом была неописуемо прекрасна в туго обтягивающем ее фигуру платье. Ее обнаженные плечи матово блестели. На ней был алый плащ; на мне — голубой.

Рабыни незаметно ускользнули. Медея улыбнулась мне, но я почувствовал, что она нервничает — напряженность губ и глаз выдавала ее. Казалось, она все время чего-то ждет.

— Ты готов, Ганелон?

— Не знаю, — сказал я. — Это зависит от того, что ты имеешь в виду. Не забывай, что я ничего не помню.