Ярость

Это простить труднее. Не физическое насилие, которое постепенно стало привычной частью жизни, а отсутствие тактильного контакта — что впоследствии сказалось на мне и во взрослом возрасте. Как бы вам объяснить… В итоге я вырос, не имея привычки к прикосновениям — и даже избегая их. Это делало мои близкие отношения, в эмоциональном и физическом плане, очень затруднительными.

Я жаждал покинуть отчий дом. Родители были для меня чужими людьми; в голове не укладывалось, что я как-то с ними связан. Я ощущал себя инопланетянином, пришельцем с другой планеты, усыновленным примитивными существами. Мне оставалось только одно — спасаться оттуда и искать своих!

Если это звучит высокомерно, прошу прощения. Представьте, что все детские годы вы томитесь, словно в тюрьме, с родителями — злыми, желчными людьми, пьяницами. Они вечно вас ругают, хорошего слова от них не дождешься. Они давят и унижают, высмеивают интерес ребенка к учебе и искусству. Любое проявление чувств, эмоций, интеллекта кажется им смешным… А потом вы вырастаете вспыльчивым, колючим и недоверчивым.

Вы растете с готовностью отстаивать свое право быть — кем именно? Другим? Индивидуальностью? Фриком?

На случай, если я сейчас разговариваю с подростком, вот вам мой совет: не бойтесь быть не похожим на других! Ибо эта самая непохожесть, из-за которой вы поначалу испытываете стыд, унижение и боль, однажды превратится в знак почета и уважения.

На самом деле сейчас я горжусь тем, что я другой — слава богу! Но, даже будучи ребенком, полным отвращения к себе, я догадывался, что где-то есть другая жизнь. Лучший мир, которому я, возможно, принадлежу. Там, за темнотой, начинается прекрасный мир, залитый лучами софитов.

О чем я? О театре, конечно. Только представьте: в зрительном зале гаснет свет, в лучах софитов сияет занавес, публика хором прочищает горло, разговоры прекращаются, и все замирают в нетерпеливом ожидании. Это самое настоящее волшебство; оно вызывает более сильную зависимость, чем любой наркотик, который я когда-либо пробовал. Еще в раннем возрасте я понял — во время школьных поездок на спектакли Королевской шекспировской компании, Национального театра или на утренники Вест-Энда[9], — что хочу принадлежать этому миру. А еще я столь отчетливо понял вторую вещь: если я хочу, чтобы меня приняли в этом мире, если хочу соответствовать, придется измениться.

Я решил, что недостаточно хорош такой, какой есть. Мне требовалось стать кем-то иным. Нелепо — даже мучительно — писать сейчас об этом, но тогда я действительно так считал, искренне. Я верил, будто мне нужно поменять все: имя, внешний вид, то, как себя вести, как и о чем говорить и думать. Чтобы стать частью этого дивного нового мира, я должен был стать другим человеком — лучшей версией себя.

И в конце концов у меня получилось. Ну, почти — местами еще просвечивало кое-что от старого меня; как пятно крови на деревянном полу, оставившее бледно-розовый след, который невозможно отмыть, как ни старайся.

■ ■ ■

Кстати, мое полное имя Эллиот Чейз. Льщу себя мыслью, что оно вам наверняка знакомо, если вы часто ходите в театр. А если вы не театрал, то, возможно, слышали о пьесе, которую я написал, — или даже видели ее? Моя пьеса «Мизерабилисты»[10] имела большой успех по обе стороны Атлантики. Она полтора года шла на Бродвее и удостоилась нескольких наград. Я даже скромно замечу, что был номинирован на «Тони»[11]. Неплохо для драматурга-новичка, да? Конечно, были неизбежные язвительные, пакостные комментарии и гадкие сплетни, распространяемые неожиданно большим количеством обиженных корифеев, которые позавидовали успеху юнца. Пьеса приносила кассовые сборы и получила положительные отзывы критиков. В каких только грязных махинациях меня не обвиняли: начиная с плагиата и заканчивая откровенным воровством…

Неудивительно, ведь я легкая мишень. Видите ли, я много лет жил с писательницей Барбарой Уэст, до самой ее смерти. В отличие от меня, Барбару представлять не нужно. Вы наверняка проходили ее произведения в школе. Короткие рассказы всегда включают в учебную программу; и все же, хоть со мной мало кто согласится, я считаю, что талант Барбары сильно переоценен.

Когда мы познакомились, здоровье Барбары, которая была намного старше меня, стремительно ослабевало. Я оставался с ней до самого конца. Я не любил ее — если вам интересно. Наши отношения можно назвать скорее деловыми, чем романтическими. Я был для Барбары сопровождающим лицом, слугой, шофером, посредником и мальчиком для битья. Однажды я сделал Барбаре предложение, но она отказала. Как не согласилась и на гражданский брак. Поэтому мы не были любовниками или партнерами. И даже друзьями — по крайней мере, в конце.