Ярость

От одной такой встречи с черными Тара уже чувствовала себя бесконечно смелой и дерзкой.

Белые в комнате были не менее примечательны: и бывшие члены Южно-Африканской коммунистической партии – бывшие, потому что несколько лет назад партию запретили, и человек по имени Харрис, которого Тара уже встречала в этом доме. В составе «Игрун» [18]он сражался в Израиле с англичанами и арабами. Этот свирепый рослый мужчина вызывал у Тары восхитительное ощущение страха. Молли намекала, что он специалист по партизанской войне и саботажу и всегда передвигается по стране тайно или по каким-то таинственным делам переходит границы соседних государств.

С мужем Молли серьезно разговаривал о чем-то другой юрист из Йоханнесбурга по имени Брэм Фишер, который специализировался на защите черных клиентов от обвинений по одному из бесчисленных законов, призванных обезоружить их и ограничить свободу передвижения. Молли говорила, что Брэм Фишер реорганизует прежнюю коммунистическую партию во множество подпольных ячеек, и Тара мечтала, как однажды получит приглашение вступить в одну из них.

В той же группе она увидела Маркуса Арчера, еще одного бывшего коммуниста, индустриального психолога из Витватерсранда. Он отвечал за обучение тысяч черных рабочих на золотых шахтах, и Молли говорила, что это он помог организовать профсоюз черных шахтеров. Молли также тайком рассказала, что он гомосексуалист, и использовала слово, которое Тара раньше никогда не слышала: «Он голубой, голубой, как незабудка». И поскольку это было абсолютно неприемлемо для приличного общества, Тара нашла это восхитительным.

– О Боже, Молли, – прошептала Тара. – Я так волнуюсь. Вот настоящие люди, я с ними чувствую, что и сама наконец живу.

– А вот и он, – улыбнулась Молли этому взрыву и потянула Тару за собой, протискиваясь в тесноте.

Мозес Гама стоял, прислонившись к дальней стене, окруженный кольцом поклонников; он на голову возвышался над ними. Молли с Тарой протолкались в первый ряд.

Тара смотрела на Мозеса Гаму, и ей казалось, что даже в этом замечательном обществе он выделяется, как черная пантера среди бродячих уличных котов. Хотя его голова казалась высеченной из глыбы черного оникса, а красивые нилотские черты оставались бесстрастными, в них чувствовалась сила, которая словно заполняла всю комнату. Это было все равно как стоять на высоких склонах темного Везувия, зная, что в любую минуту может начаться катастрофическое извержение.

Мозес Гама повернул голову и посмотрел на Тару. Он не улыбнулся, но в глубине его темного взгляда промелькнула какая-то тень.

– Миссис Кортни, я попросил Молли пригласить вас.

– Пожалуйста, не называйте меня так. Меня зовут Тара.

– Мы потом должны поговорить, Тара. Вы останетесь?

Она ничего не могла сказать, слишком взволнованная тем, что он выделил ее из всех, и только молча кивнула.

– Если вы готовы, Мозес, можно начать, – предложила Молли, взяла его за руку и отвела к возвышению, на котором стояло пианино.

– Друзья! Друзья! Прошу внимания! – Молли хлопнула в ладоши, и оживленный гул стих. Все повернулись к возвышению. – Мозес Гама – один из наиболее одаренных и уважаемых представителей нового поколения молодых черных африканских лидеров. Еще до войны он стал членом Африканского национального конгресса и был истинным вдохновителем создания Профсоюза африканских шахтеров. Хотя правительство и по сей день не признает черные профсоюзы, это тайное объединение шахтеров является самым представительным и влиятельным среди них; в нем состоит свыше ста тысяч платящих взносы членов. В 1950 году Мозес Гама был избран секретарем АНК и неустанно, самоотверженно и деятельно работал, чтобы отчаянный крик наших черных граждан был наконец услышан, хотя им и отказывают в праве решать собственную судьбу. Короткое время Мозес Гама входил в назначенный правительством Туземный представительный совет, эту позорную попытку удовлетворить политические амбиции черных, но вышел из его состава со знаменитыми словами: «Я говорил по игрушечному телефону, и на том конце никто меня не слушал».

Последовал взрыв смеха и аплодисментов, и Молли повернулась к Мозесу Гаме.

– Я знаю, вам нечего сказать нам такого, что успокоило бы и утешило нас, но, Мозес Гама, в этой комнате много сердец, которые бьются в лад с вашим и готовы вместе с вами проливать кровь.

Тара аплодировала, пока не отбила ладони, а потом наклонилась вперед, готовая слушать. Мозес Гама тем временем вышел к краю возвышения.

В аккуратном синем костюме и белой рубашке с темно-синим галстуком, он, как ни странно, оказался наиболее строго одетым человеком в комнате, полной людей в мешковатых шерстяных свитерах и старых твидовых спортивных пиджаках с кожаными нашивками на локтях и жирными пятнами на лацканах. Пиджак классического покроя элегантно облегал широкие, спортивные плечи Мозеса Гамы. Но казалось, что на нем плащ из шкуры леопарда – символ достоинства вождя, а в коротко подстриженных густых волосах – перо цапли. Голос у него был глубокий и волнующий.