Ярость

— Тут сложнее — слишком много переменных. Кстати, я надеюсь, что ты не собираешься трепаться обо мне. Жрецы этого терпеть не могут. Каждый раз, когда я показываюсь клиенту без всех этих штучек, они потом целый месяц нервные ходят. Хотя можешь чесать языком сколько угодно, кто тебе поверит, что знаменитый оракул — вовсе не супер-пупер-компью-тер! — он добродушно ухмыльнулся.

— Главное, сынок, я кинул тебе идею. Я уже говорил, что складываю цифирки и получаю ответ. А иногда и несколько ответов. Почему бы тебе не отправиться на континент?

— Что?!

— А что такого? Парень ты крепкий. Конечно, может выйти, что ты там загнешься. Это, я бы сказал, почти наверняка. Но для чего ты спустился шиз? Сражаться. Так в Куполах не очень-то посражаешься, особливо за идею. Я думаю, найдутся люди, которые пойдут за тобой. Может, несколько Свободных Компаньонов, я имею в виду из Бессмертных. Собери их всех и отправляйся на континент.

— Это невозможно.

— А что? У каждой Компании были свои форты…

— Мы держали сотни человек, чтобы отбиваться от джунглей, И от животных. Мы непрерывно сражались с континентом. И потом, от фортов не очень-то много осталось.

— Выбери какой-нибудь один и отстрой его как следует.

— И что дальше?

— Может быть, ты станешь большим человеком, — тихо сказал Вычислитель. — Самым большим человеком на Венере.

Молчание затянулось. Выражение лица Хейла постепенно менялось.

— Ладно, хорошего понемножку. — Вычислитель встал и протянул ему руку. — Кстати, меня зовут Бен Крауелл. Будут неприятности — заходи. А может, я к тебе заскочу. Ну, в любом случае, особо не болтай, кто тут всему голова.

Он весело подмигнул, выпустил облако дыма из своей трубки и, шаркая, вышел.

Жизнь в Куполах во многом походила на шахматную игру. В курятнике, среди петухов и несушек, в наибольшем почете тот, кому дольше всех удается избежать кухаркиного ножа. Время жизни определяет место в иерархии. У пешек век короткий. Кони, слоны и ладьи живут дольше. В обществе это означает демократию в пространстве и диктатуру во времени. Потому-то библейские патриархи обладали такой властью — они жили столетия!

В Куполах Бессмертные просто знали больше, чем не-Бессмертные. И происходило своеобразное расслоение В это практичное время никто, конечно же, не думал почитать Бессмертных за богов, но расслоение все равно происходило. Родителям присуще свойства которое немыслимо у детей — зрелость. Возраст. Опыт.

Смертные люди привыкали чувствовать себя зависимыми от Бессмертных — те больше знали и к тому же они были старше.

Жираф большой, ему видней.

Кроме того, обычный человек склонен избегать ответственности. Личность все больше растворялась в обществе, которое отвечало за все. В конечном счете это привело к тому, что каждый перекладывал свои заботы на другого.

Образовался замкнутый круг, где никто ни за что не отвечал.

Бессмертные старались заполнить чем-нибудь длинные пустые столетия, которые ждали их впереди. Они учились. Они совершенствовались. У них было на это время.

Кончилось тем, что смертные охотно передали им право о себе заботиться.

Это была стабильная культура — культура умирающей цивилизации.

Он вечно попадал в разные истории.

Все новое его завораживало. Кровь Харкеров брала свое. Звали его, однако, Сэмом Ридом.

Он постепенно ощущал прутья невидимой клетки. Их было двадцать, двадцать, двадцать и двадцать. Его мозг постоянно бунтовал, отказываясь подчиняться здравому смыслу. Он искал выхода. Что можно сделать за какие-то восемьдесят лет?

Едва ему исполнилось двенадцать, он умудрился устроиться на работу в огромный гидропонный сад. Широкое, с грубыми чертами лицо, лысая голова, острый ум — все это позволило ему беззастенчиво врать, когда его спрашивали о возрасте. Он проработал там недолго — до тех пор, пока он из любопытства не стал экспериментировать с садовыми культурами. А поскольку он совершенно в этом не разбирался, то, конечно, погубил несколько ценных растений.

Однажды, незадолго до увольнения, он обнаружил в одном из чанов маленький синий цветок, напомнивший ему о женщине, которую он видел на карнавале. Ее платье было в точности такого же цвета. Он спросил про цветок у одного из служителей.

— Обыкновенный сорняк, — сказали ему. — Никак от них не избавиться. Сколько сотен лет с ними борются, а им хоть бы что. Этот еще ладно. Вот крабья трава — так это самое поганое.

Служитель вырвал цветок и отшвырнул в сторону. Сэм подобрал его и постарался узнать о нем что-нибудь еще. Цветок, как он потом выяснил, назывался фиалкой. Безобидный милый цветочек, так непохожий на роскошные сортовые растения. Он хранил ее до тех пор, пока фиалка не рассыпалась в пыль. Но и после этого он помнил ее — так же, как помнил ту женщину в синем.