Ярость Белого Волка

Под покровом мрака переодетые посадские подкрались к воеводскому острогу. Повязали стражу и заперли под замок. Выволокли трясущегося Ваньку на свет дьявольский, свет лунный, накинули кафтан на плечи и велели бежать с ними.

И уже на стене обхватили пояс веревками, накинули полушубок белой овчиной наружу, сунули кусок хлеба с салом за пазуху и толкнули между зубцами. А за веревку-то не шибко придерживали. Ванька грохнулся оземь, едва не покалечив спину. Сверху шикнули, чтобы побыстрее уходил.

Зубов посмотрел на скуластый, раскрасневшийся месяц. Перекрестился. И на деревянных, полусогнутых ногах пошел прочь.

Спустя час, когда Зубов был уже почти у леса, на стене забили тревогу. Началась беготня с факелами в районе Авраамиевской башни.

– Хосподя, помилуй мя, грешного. Помилуй раба Своего, Хосподи. – Ванька суматошно перекрестился несколько раз и нырнул в темную глубину оврага.

Переночевав в низкорослом ельнике, скрюченный холодом, с прыгающей челюстью, утром он попытался выглянуть из оврага, чтобы понять расположение лагеря.

И вовремя выглянул.

Со стороны Покровской горы прямо к тому месту, где он таился, шли двое. Широкоплечий в белой рубахе с засученными рукавами и переломанным лицом, словно по нему лошади скакали. И долговязый, но сразу видно: жилистый.

Ванька мгновенно скорее нутром, чем разумом почуял приближение беды. На нем белая овчина. Сам на человека едва похож с глазами травленого зверя, с черными вспухшими губами и расплющенным от удара носом. Что подумают, коли схватят?

Зубов ломанулся по дну оврага бегом. Уж чего-чего, а убегать он умел. Петлями, то по одному склону, то по другому. Он слышал их у себя за спиной. Ошалевших от погони и азарта, а еще от страха. Тоже ведь боятся. А ну как – чудище в образе волка.

А еще он знал здесь каждый куст, каждое дерево. И хоть был сильно изнурен сидением в воеводском остроге, а силы, понимал, неравны. Не догнать им, окаянным.

Овраг вывел к Днепру. Он скинул полушубок и зашвырнул в воду. Течение подхватило и медленно, поворачивая белый бугор струями, потянуло прочь.

Зубов успел броситься за огромный валун, что торчал прямо из склона. Там должна быть пещерка рыбацкая. Так и есть.

Еще в детстве, когда играли они в разные игры, научился Ванька сливаться с любыми стенами, с камнями, с землей и травой. Можно было в упор смотреть и не заметить.

Пригодилось ему эта наука в жизни. Ох как пригодилась.

Мцена и Сосновский смотрели на белый полушубок, уплывающий по Днепру, с каждым мгновением становясь все меньше и меньше. И вот уже – едва различимая, мутная точка.

– Как вы думаете, Якуб, мыслимо ли выжить в такой холодной воде?

Мцена вновь не счел нужным отвечать. Провел ладонью по мокрому загривку.

– А если это и вправду не человек? Ведь не похож он на человека. – Сосновский шумно переводил дыхание, в душе благодаря Создателя, что не пришлось сражаться с самим дьяволом.

– Не верю! – сипло выдохнул палач.

– Как? Как вы сказали? Не верите! Право, но ведь мы видим своими глазами. И по сторонам нет никого. Да и следы ведь прямо к воде ведут.

– Зачем ему убегать от двоих безоружных?

– Да как же?! – Сосновский едва не лопнул от обиды. – Это вы, позвольте заметить, не вооружены. А у меня при себе пара пистолетов и сабля.

– А ну стрельни. – Мцена скривился.

– Да вот возьму и выстрелю. Я неплохой стрелок. Показывайте цель.

Палач смотрел немигающим взглядом на струи Днепра. Повторил:

– Стреляй!

Сосновский потянулся к сумке с порохом. Достал пистолет и стал заряжать.

Мцена, не поворачиваясь, наотмашь ударил внешней стороной кисти. Попал в лоб. Сосновский качнулся и неуклюже сел на землю.

– Теперь понял? – Палач зашагал в сторону лагеря.

А за серым валуном сотрясалась в приступах беззвучного смеха исхлыстанная плоть Ваньки Зубова.

Глава 7

Для Оладши это была самая любимая пора. Хлеб уже засеян, гряды посажены, а сенокос еще не начался. Травы сок набирают только к концу июня. Вот тогда головы не поднять, только успевай дух переводить. Хотя сенокос Оладше тоже нравился. Особенно ночевки в стогах сена. Душисто и не жарко. В избе мука сущая: тут тебе и мухи, тут тебе и духи. А в стогу хорошо. Смотришь на то, как воздух темнеет, и засыпаешь под стрекот кузнечиков. В небе ночь блином светит. Масляным, горячим. И пахучим. Кто этого не чует, тому сны не сладки. Утро же такое, словно бабка Дарюха ухватом чугунок из красной печи тянет. Чугунок вот с кашей. Слюной подавишься.

Оладша перехватил гарпу, подул на острие, как учил дед Ульян, и стал осторожно подходить к воде.

В заливе на мелководье грелись две большие щуки. Они вяло двигали плавниками и хвостом. Незаметно ходили жабры. Как неживые. Издали так больше похожие на две затонувшие темные палки. Но вид этот очень обманчив. Рыба остро чует опасность и в воде слышит хорошо. Поэтому Оладша приближался, стараясь, чтобы его тень не упала на воду. Мягко, на цыпочках босыми ногами.