Ярость Белого Волка

– Вот и поклялися. Вскорости апосля свадьбы занедюжила жена молодая да и опочила скорехонько. Погоревал Михаил Потока один день и одну ночь. Но так он шибко любил свою жену, что клятву выполнил, спустился в курган-могилу и возлег рядом с супругою. Други засыпали их обоих, а сами-то сели править тризну, как по тем временам водилось, три дня и три ночи. И вдруг-кось, нá тебе, на вторую-то ночь земля зашевелилась и вышла из могилы Марья Белая Лебедь. Жива, целехонька, только щечки от лежания в земле чуть бледноватые. Задумались товарищи Михаила: что-то тут неладное. Давай откапывать друга своего. Откопали. Разбудили. Едва поспели, надо сказать. И говорят, дескать, так и так, Марья-то из земли здоровехонькая вышла. Очнулся Михаил да бегом в терем. Видит супругу всю довольную собой да гордую. Он сразу-тоть понял, что она его в могилу хитростью положила, но так крепка его любовь была, что простил он ей это. Прошло время – много ли, мало ли, – да позвала лукавая Марья мужа в лес погулять. А тама обратила бедного в камень да и кинула в ручей. Вернулась домой одна, вся слезьми заливается, мол, выскочили волки, витязь с ними схватился, а ей приказал бежать. Прошло еще сколько-то времени, уж дружина ушла обратно в Киев, уж и Марья замуж за одного литвина-езыца засобиралась. Но так случилось, что шел калика перехожий по тому лесу, захотелось ему попить, наклонился он и вдруг словно почуял, что будто камень ему сказать чего-то хочет. Взял калика в руку камень, сотворил молитву – и нá тебе – камень стал красавцем-витязем. Поблагодарил Потока калику, а сам в Смоленск поспешил. В городе играли свадьбу размаха невиданного. Как увидала Марья-колдунья Михаила невредимого, так и озверела прямо на месте. Сказывают, у нее даже вместо ног копыта появились. И велела она мужа своего приколотить к воротам, чтобы, дескать, страдал он, как Бог христианский. Так и сделано было. И погиб бы славный Михаил Потока, ежли б не плыла во ту пору по реке ладья изукрашенная, а в ней дева Анастасия, в христианскую веру крещенная. Испугалась ее молитв колдунья Марья, обратилась в белу лебедь да и улетела. Михаила сняли с ворот, залечили раны, оставленные от гвоздей. А потом уж и свадьба была. Смоленск-от после этого и пришел ко крещению.

– А с Марьей что? Неужто так и живет? – Оладша громко сглотнул.

– А Марья в наказание за свое езыце так и осталась белой лебедью. Сказывают, летает до сих пор по Днепру. А та ладья, что пойдет за ее белым хвостом, обязательно аль на мель сядет, аль днище порвет о камень.

– Дед, а еще расскажи, а!

– Хватит ужо на сегодни. Темнеет. Ишь вон и осень подкралась. То-то у меня все косточки ломит. Но больно уж шибко ломит нонче. К лиху, чё ль, не пойму!

Неожиданно из сгустившейся тьмы раздался волчий вой. Длинный, протяжный и одновременно печальный. Дед Ульян даже вздрогнул и, перекрестившись, посмотрел на полную луну, которая выкатилась из-за серой тучи.

– Дед, а вот ты сам-то тоже кудесы бьешь. Тетка Матрена говорит, что в тебе лешаки колобродят.

– Чего она, баба дурная, смыслит? Когда скот болеет, тогда и бью, чтобы духов поизгнать.

Вой повторился и звучал до тех пор, пока луна снова не спряталась за тучу.

– Вот разошелся, шельма пучеглазая! Чего-то сегодни ему не шибко весело! – Ульян встал с лавки и одернул длинное льняное платье, доходившее почти до пят, расшитое разными знаками.

– Пошто ты его так ругаешь? Белый – хороший. По лесу поди как мается. Ты же его отпустить обещал.

– Коли обещал, то и отпущу.

Год назад нашел в глухом ельнике Ульян волчью семью. По лесу тоже голод иногда лютует. В людском мире третий год как неурожай, толпы обнищавших, с подпертыми голодухой ребрами по дорогам бродят. А коли у людей худо, то и у зверья всяко так же. Волчица и еще трое щенарей уже были мертвы, а один, белый, точно снег, шевелился, пытаясь из мертвого материнского соска молока добыть. Тогда и взял старый Ульян волчонка. А через год это был уже мощный хищник, красавец с широкой грудью, крутым загривком и страшными клыками.

Вой стих. И Ульян опустился на лавку, глядя с тревожным прищуром на дальнюю изгородь.

– Кажись, подуспокоился. Неладно у меня на сердце чего-то, Оладша!

– Неладно пока. А Белого отпустишь – и все сладится.

– Не то все, парень. Три дни тому Либуша захаживала. Знашь Либушу?

– А кто не знает. Тоже ведьма та еще.

– Дурной ты, а! А кто тебе пупок справил? Так бы дристал по кустам, пока всю душу не выдристал. Ты вона посмотри, скольких она от того света уберегла.

– Да я-то чего! Людей она лечит, но, сказывают, каким-то своим идолам кланяется.

– Ежли чего не понимаешь, то не осуждай.

– Так чего Либуша-то?