Ярость и рассвет

– Это бремя, Шази, – произнес он хриплым шепотом. – Этот секрет – обуза, которую я никогда бы тебе не пожелал. Узнав его, ты уже не сможешь отдать тайну обратно. Что бы ни происходило, ее холодная определенность останется с тобой. Страх, волнение, вина – они станут твоими.

Шарзад осторожно вдохнула.

– Я не скажу, что понимаю, потому что мне ничего не ясно. Но, если это твое бремя – если оно заставляет тебя мучиться, – я хочу знать.

Халид изучал фрагмент черного оникса под своими ногами.

– Ее звали Ава.

– Ава?

– Моя первая жена. Я женился на ней вскоре после того, как мне исполнилось семнадцать. Это был брак по расчету. Такой, о котором я договорился, чтобы избежать того, что считал гораздо худшей долей. Как же я тогда ошибался. – Халид переплел свои пальцы с ее. – Мне никогда не следовало править Хорасаном. Моего брата, Хассана, воспитывали как будущего короля. Когда же он погиб в бою, моему отцу было уже поздно пытаться исправить те годы, которые потратил на то, чтобы наказывать меня за предполагаемые преступления моей матери. У нас не было никаких отношений – ничего, только воспоминания о кровопролитии и мечты о возмездии. После его смерти я был не готов править, так же, как и любой мальчишка, исполненный ненависти. Как ты однажды сказала – я был предсказуем. Предсказуемо злым. Предсказуемо измученным.

Шарзад видела, как уставшие глаза Халида потускнели от воспоминаний.

– Я также был полон решимости стать всем тем, что мой отец презирал бы в короле. Перед смертью он хотел, чтобы я женился на Ясмине, с целью объединить королевства Хорасана и Парфии. После того как он умер, его советники продолжили настаивать на этой партии. Даже дядя Ареф считал, что это было бы мудрым, хотя и досадным решением. Я оставался непреклонным в своем отказе – до такой степени, что уволил всех оставшихся советников моего отца и начал искать людей для своего собственного совета.

Лицо Шарзад напряглось.

– Ты так сильно гнушался Ясмины?

Халид покачал головой:

– В Ясмине, конечно, есть свои достоинства, но я никогда не чувствовал настоящей симпатии к ней. Более того, я не мог добровольно объединить свой род с семьей Салима Али эль-Шарифа. Когда моя мать была жива, он относился к ней как к шлюхе богача и никогда не упускал возможности дурно отозваться о ней после ее смерти. Я помню, как жаждал того дня, даже будучи мальчиком, когда смогу наказать его за то, что он говорил. – Уголок губ халифа приподнялся с горькой радостью.

– Ты жаждал мести, не так ли? – тихо спросила Шарзад.

– Нет. Не жаждал. И никогда не буду. Месть не заменит мне мою потерю.

Шарзад, отвернувшись, сглотнула.

– Салим, должно быть, очень злился из-за твоего отказа жениться на Ясмине.

– Я никогда не отказывался. Ведь это не зашло настолько далеко. Когда на меня стали еще больше давить, чтобы я женился на Ясмине – с целью обновить связи между нашими королевствами и укрепить мою слабую позицию молодого халифа, – я решил, что лучшим способом никого не оскорбить прямым отказом будет жениться на какой-нибудь другой девушке. Ава выросла в хорошей семье из Рея, и она была доброй и умной. Когда мы поженились, я пытался проявлять внимание к ней, но мне это сложно давалось. Мне все еще нужно было многому научиться относительно того, как быть королем, и я не знал, как быть мужем. Ава, подобно мне, была не из тех, кто легко делится своими мыслями и чувствами, и те моменты, которые мы проводили вместе, часто сводились к совместному молчанию. Она начала отдаляться от меня и стала… грустной. Тем не менее я и тогда не приложил усилий, чтобы узнать, в чем причина. Через несколько месяцев после свадьбы она сильно замкнулась в себе и наше общение было достаточно ограниченным. По правде говоря, из-за неловкости я еще меньше искал контакта с ней. В тех редких случаях, когда пытался поговорить с Авой, она всегда как будто была где-то в другом месте – потерянная в мире, который я никогда не пытался понять.

Пока он говорил, его лицо осунулось еще больше.