Ярость в сердце

Мне стало больно, и я отвернулась от окна. Все, о чем рассказывал Говинд, было мне знакомо — это мой дом, часть моей жизни. Но я покинула его по собственной воле и не собиралась менять свое решение. И вместе с тем бывали минуты, когда я как бы смотрела на себя со стороны и спрашивала: я ли это? Неужели это я хожу, работаю, живу в чужом убогом городе сего контрастами, с его грохотом и гамом, замусоренными улицами, бесконечными тротуарами и пыльным воздухом, городе, где идет вечная борьба за существование. Трудно, почти невозможно поверить.

Вдалеке послышался шум автомобиля, я встрепенулась. Раздались яростные гудки: наверно, водитель требует, чтобы какой-нибудь незадачливый возница убрал своего вола. Еще гудки, и сонный сторож трусцой поспешил к воротам, которые обычно запирали на ночь. Потом фары, повернув к дому, осветили дорожку, сверкнули в темноте кротоны и пальмы, стоявшие в кадках по обочинам, прошуршал в последний раз под колесами гравий, и машина остановилась под портиком.

Кит не вошел еще, а в доме уже чувствовалась какая-то перемена. Прежнее настроение растворилось, поблекло, утратило свежесть красок; создалась некая нейтральная среда, как бы специально предназначенная для того, чтобы вобрать в себя чужеродное тело.

Но откуда это чувство? Ведь Кит не был нам чужим, мы росли вместе и принадлежали все к одному кругу.

Говинд замолчал.

— Это Кит, — объявила без всякой надобности Премала и пошла встречать мужа. — А у меня для тебя сюрприз, — послышался ее голос. — Ни за что не угадаешь, кто к нам пожаловал.

— Ну тогда нечего и пробовать. — Кит, видимо, был в хорошем настроении. — Ясно одно: сюрприз этот приятен; у тебя такой сияющий вид, Прем.

— Верно. — Премала больше уже не могла скрывать. — У нас Говинд!

Пока шел этот разговор, они поднимались по лестнице; вдруг шаги его стихли. Кит настороженно спросил:

— Говинд?

— Да. Нагрянул без всякого предупреждения, даже не позвонил. Мы с Мирой были просто поражены.

Когда они вошли в комнату, Премала продолжала говорить. Она, должно быть, нервничала. Говинд поднялся с места и посмотрел прямо на Кита. Они постояли немного, потом Кит спокойно сказал:

— Рад видеть тебя, старина. Давно бы пора навестить нас.

— Он только что приехал, — начала было Премала и замолчала, вспомнив, что сам-то он ничего не говорил. Обернувшись к Говинду, она спросила: — Ты ведь недавно здесь, правда? Правда?

— Месяца два или три, — ответил он. — С перерывами. Иногда уезжал.

— И только сегодня?..

— Случая подходящего не было, — буркнул он тоном, исключающим дальнейшие расспросы.

Кит подошел к столу, где стояли на подносе стаканы и бутылки, и бросил на Говинда вопросительный взгляд.

— Ты не усвоил еще эту дурную привычку?

— Нет. Мне это не по карману.

— Не возражаешь, если я выпью?

— Конечно, нет. Почему я должен возражать?

— Это я так спросил, на всякий случай. Ты же знаешь, сколько в нашей стране развелось критиков. — Потом, без всякого перехода, добавил: — Я слышал, ты дома был. Мама мне написала.

— Да, был. Но недолго.

— Я так и понял. — Кит подошел со стаканом в руке к дивану и сел. — Мама пишет… жалуется, что ты пробыл у них всего один день.

— Я не в отпуске был. — Говинд говорил сдержанно. — Заехал по пути. Я же объяснял твоей матери.

Матери? Прежде он всегда говорил «мама». Ведь она растила его с самого детства. Другой матери он и не знал. И вот теперь вдруг — это строгое, официально-вежливое — «мать». Почему? Почему? Почему ему так ненавистен Кит? Что за темная сила разъединила этих двоих людей, моих братьев, сделала их чужими?

— Мама считает, что ты слишком обременяешь себя. — Кит внимательно рассматривал свой стакан. — Она считает, что тебе нужно отдохнуть. Возможно, она права.

— Возможно. — Говинд пожал плечами и, скользнув взглядом по черной блестящей шевелюре, хорошо сшитому смокингу и холеным рукам Кита, холодно добавил — Мне кажется, она не понимает, что мне надо работать. Работать не покладая рук. Теперь уж мне нельзя бросать.

Непринужденная, дружеская, сердечная атмосфера тотчас же рассеялась. Премала сидела, притихшая, в углу, нервно теребя шелковую бахрому своего сари; на диване и на зеленом шерстяном ковре темнели следы пролитого вина. Ей нечего было сказать, мне тоже. Нам оставалось только ждать в тишине, которая поглощала все наше существо.

Наконец Кит прервал молчание.

— Разумеется, кое-что о твоей деятельности я слышал, — медленно проговорил он.

Говинд поднял на него глаза.

— Еще бы. Было бы странно, если бы судья не знал, что делается в его округе.