Ярость в сердце

Потом он снова приехал в наш город. Я не знала о его возвращении до тех пор, пока редактор не сообщил мне о поджоге редакции «Газетт».

— Блэнделлу удалось бежать, — равнодушно объявил он. Я вспомнила, что наш редактор проработал двадцать лет у Блэнделла. — Ему еще повезло, — продолжал редактор. — Толпа просто неистовствовала. — Помолчав немного, он вдруг торжествующе воскликнул: — Теперь ему уж не оправиться, нет! Слишком стар. Разорен. Это конец!

Я смотрела на него широко открытыми глазами, полагая, что ослышалась, не веря, что этот добрый человек способен на такую жестокость. Потом, отвернувшись, я подумала: все, кого я знаю, меняются; кажется, будто воздух отравлен вредоносными миазмами, даже те, кого я как будто хорошо понимала, уходят в какой-то чужой, враждебный и недоступный для меня мир, в царство насилия, и когда поворачиваются ко мне лицом, то я их уже не узнаю.

— Говинд зашел слишком далеко. — Редактор опять заговорил спокойно, теперь я узнала его голос. — Думаю, на этот раз ему не открутиться.

Ему не открутиться. Его посадят в тюрьму. Тюрьма — это место, куда даже солнечному свету не проникнуть без разрешения: Каменный пол, серые, суживающиеся кверху стены. Дверь без ручки. Начальник тюрьмы: «Я не люблю, когда сюда попадают молодые люди, это им не на пользу». Но тюремный режим у Говинда будет не таким, как у Рошан. Его обвинят в поджоге и насилии, и приговор будет суровым.

— Вы уверены, что это Говинд? — спросила я, цепляясь за последнюю слабую надежду, как это бывает с людьми в припадке отчаяния.

— Да, совершенно уверен, — ответил он, бросив на меня сочувственный взгляд.

Мы стали ждать. Недели, как тяжелые повозки, тянулись медленной чередой. Кит — угрюмый, непривычно притихший — объявил, что не испытывает желания разговаривать на эту тему; Премала, никогда и ни в чем не перечившая мужу, тоже молчала. Так мы и жили, каждый в своей наглухо запертой камере, и вели себя так, словно Говинд не имеет и никогда не имел к нам никакого отношения, словно он вообще не существует на свете. Мучительное противоестественное притворство не позволило воцариться атмосфере мира и спокойствия, которая могла бы существовать в иное время. Именно в эту трудную минуту, когда мы более всего нуждались друг в друге, мы едва могли избежать ссор, и если все же избегали, то ценой изнурительных усилий.

Когда началось, наконец, слушание дела, это даже вызвало чувство облегчения. Это чувство, однако, скоро исчезло из-за нараставшего с каждым днем напряжения. И тем не менее жизнь продолжалась с той благословенной и вместе с тем ненавистной неумолимостью, которая предотвращает распад. Мы ездили на работу, возвращались домой, слушали новости, ложились спать, читали утренние газеты и ждали; ждали, пока правосудие, равнодушное к чему-либо менее важному, чем оно само, шло своим медленным, тяжелым ходом.

О том, чем кончилось дело, мне рассказал Кит. Он был в суде и позвонил мне, как только был оглашен приговор.

— Говинда оправдали, — объявил он. — Повезло ему.

Все были настолько уверены, что его осудят, меня так долго не покидала мысль о тюрьме и тюремном заключении, что сначала я даже не поняла. Кит заметил мое недоумение.

— У него был отличный адвокат. Рошан наняла. — Брат помолчал, потом добавил: Она выступила свидетельницей от защиты… показала под присягой, что ту ночь он провел с ней… Ловко они это обставили… Адвокат умело обыграл тот факт, что она женщина замужняя, поэтому-де не сразу решилась признаться…

— Но ведь это же неправда! — воскликнула я. — Между ними ничего не было. Решительно ничего.

Он не ответил. Я подумала, что нас разъединили, хотя щелчка не было слышно, и судорожно задергала рычаг телефона. Голос Кита зазвучал снова, но, казалось, откуда-то издалека.

— Это ты лучше скажи Рошан. Или Говинду. — Даже по телефону голос Кита звучал резко.

На следующий день после того, как Говинда оправдали, Рошан попросила меня пожить у нее несколько недель. Говинд должен был жить у нее в доме, а ей требовалась компаньонка.

— Вряд ли это имеет теперь какое-нибудь значение, — сказала я. — Ты ведь показала под присягой, что он провел ночь с тобой.

— Думаешь, я о себе забочусь? — рассмеялась Рошан. — Это все Говинд придумал. Он боится уронить свой авторитет в партии. В нашей стране моральные соображения преобладают над всеми другими. Наши люди знают, что я поступила так в интересах дела, но если Говинд и впрямь будет жить у меня, то пойдут сплетни. Поэтому мне и нужна компаньонка. А Говинду нужно какое-нибудь удобное прибежище. После всех этих передряг он неважно себя чувствует.

Я никогда не слышала, чтобы она говорила так серьезно.

— Но он мог бы поселиться у нас, — начала было я, но тут же вспомнила, что нет, не может. Кит — окружной судья, коллектор^[14], чиновник государственной службы, винтик правительственной машины; он должен помогать государственным институтам, а не разрушать их, как это пытается делать Говинд.