Ярость в сердце

Кит был не единственным, кому не нравились частые поездки Премалы в деревню и, в частности, ее встречи с миссионером Хики; Говинд, обычно расходившийся с ним во взглядах, на этот раз поддержал его. Но реакция Кита носила лишь поверхностный характер, им двигал скорее инстинкт, чем доводы разума. В его глазах миссионеры были просто фанатиками, принадлежащими к той категории людей, с которыми не принято сближаться и чьи странные убеждения и привычки невозможно постичь., Что же касается Говинда, то он питал иные чувства — более глубокие и более опасные. В его представлении миссионеры были не только людьми, борющимися с религией, которую исповедовал он сам (хотя и не выказывал особой набожности и даже во многом осуждал суровый аскетизм), а белыми людьми, которые мало того, что насаждают в стране чужие ненавистные порядки, но и во имя сохранения этих порядков неизменно поддерживают тех белых, кто правит страной и с кем у них почти нет других точек соприкосновения.

Не знаю, говорил ли он что-нибудь Премале, но однажды вечером, когда Кит был в клубе, а Премала еще не вернулась из деревни, его вдруг прорвало, и он сказал мне так, будто слова эти давно вертелись у него на языке:

— Зачем она туда ездит? Даже думать об этом неприятно.

— Ездит потому, что… — начала было я и замолчала.

— Потому что чувствует себя здесь ненужной, — закончил он за меня. — Почему ты боишься правды? Почему не выскажешься откровенно?

Но как я могла это сделать? При чем тут правда, когда есть вещи, о которых нельзя говорить? Если бы Говинд не захватил меня врасплох, я никогда не сказала бы той фразы, которую он за меня закончил.

Наступило молчание. Потом Говинд сказал.

— Пусть даже так… И все-таки я не понимаю, чем он так ее привлек… Неужели она не видит, что он за человек?

Что он за человек? Человек, который трудится среди чужих людей в чужой стране, во имя благой, как ему кажется, цели, трудится за вознаграждение, которому большинство людей не позавидует, более того — такое вознаграждение они сочтут жалким и смехотворным.

— Не думаю, что она ездит туда только для того, чтобы с ним увидеться, — сказала я наконец. — Это… мирная деревня, там есть чем заняться и куда пойти, кроме. школы.

Он быстро взглянул на меня.

— Ты прекрасно знаешь, что, кроме школы, она нигде не бывает. Ни в клинике, ни на молочной фабрике, ни в каком другом месте. С индийцами она не встречается.

После этой нашей беседы Говинд, очевидно, разговаривал с Премалой. Об этом я догадалась, когда она, слегка запинаясь, спросила меня:

— Ты… Ты считаешь, это нехорошо с моей стороны — ездить в деревню?

— Почему нехорошо? — осторожно сказала я. — Что навело тебя на эту мысль?

Она долго молчала, и я было подумала, что она ничего не ответит. Но она тихо произнесла:

— Говинд не одобряет моих поездок. Он не советует… так часто уезжать из дому. Не понимаю, какой может быть вред от моих поездок.

Видно было, что она расстроена и утомлена, в голосе ее чувствовалась усталость человека, который всегда ошибается, что бы он ни делал, хотя и не понимает, в чем состоит его ошибка.

— Будет тебе, — поспешно сказала я. — Ты же знаешь, какой тяжелый характер у нашего Говинда. Может быть, он просто скучает по тебе… Он много раз приходил к тебе, хотел повидаться, а тебя все не было дома.

Она взглянула на меня и тихо ответила:

— Возможно, причина и в этом.

В этом ли была причина? Ну, а если бы Премала оставалась дома и встречалась с Говиндом — помогло бы эго изменить ход событий и предотвратить несчастья? Или результат был бы еще более печальным? Прошло много лет с тех пор, а этот вопрос так и остался без ответа. Одно ясно: если бы мы тогда были поставлены перед выбором, то вряд ли нашли бы в себе силы выбирать. Впрочем, говорить об этом излишне, потому что выбора-то у нас и не было.

Я не видела Говинда несколько недель, и хотя привыкла к его внезапным исчезновениям, все же не могла не беспокоиться, потому что о нем ходили тревожные слухи. Правда, слухи распространялись и раньше — почти сразу же после его ухода из дома; но на этот раз они стали особенно определенными и настойчивыми, так что игнорировать их было уже нельзя, даже если бы я и захотела. Разумеется, я поехала бы к нему, но Говинд был непохож на других, у него не было ни жены, ни постоянного места жительства. Он быстро появлялся и исчезал, и я не знала, где его искать.

Из рассказов людей и из сообщений газет (сам Говинд и организация, к которой он принадлежал, стали настолько известны, что их уже не могли оставлять без внимания) я узнавала о его появлении в каком-нибудь городе или деревне и о том, что его преследует полиция. И действительно, как раз в это время в стране начались волнения и восстания; я читала об этих событиях, знала имена участников, но Говинд был моим братом, поэтому я находилась под впечатлением, будто худшие беды обрушиваются именно на его голову.

Когда его арестовали за подстрекательство к насилию, это никого особенно не удивило. Люди лишь гадали о том, на какой срок его осудят. Однако ему каким-то образом удалось добиться оправдания.