Ярость

– Да пошел он! Я не бегу, я свободна! Теперь я от него свободна! Я от всего свободна, и мне не нужно больше того, что называют платой за такое странное, ни на что не похожее, счастье «быть вдвоем». И какая же все-таки это глупая теория, что нужно за него платить! А ведь платила, все эти годы платила: слезами, нервами, унижениями, да так, что, добившись его, в конце концов уже перестала что-либо чувствовать. Хватит! Наверное, стоит теперь попробовать быть одной, тем более что это не так уж и страшно. Солнце по-прежнему взойдет, сквер будет зеленеть, и ничто в этом мире не дрогнет, если художница Соня Штейн останется одна. Нет, конечно, физически «быть одной не так и удобно, но чувства! Боже мой, как много ужасного таит в себе жизнь с мужчиной! Хорошо, если он умен и красив, как Тимур, а если жаден, глуп, хамло, нечист бельем? Ну нет, это, конечно, слишком черный портрет, но и Тимур, если призадуматься, удивительная скотина.

Разом в памяти всплыли все его мерзкие привычки – покрытые пыльным пухом разбросанные везде носки, окурки во всех ее любимых чашках, ненасытная пьяная похоть и, гаже всего, поистине скотская манера стричь ногти, после чего складывать их в горсть и разглядывать черные от грязи роговые пружинки. Бр-р-р!

Идя по улице и разговаривая сама с собой, Соня поймала себя на мысли, что ни минуты не может не думать о нем. Выходило что-то очень непонятное, вроде глупых театральных страданий: он со мной, но я без него. Пришлось в сотый раз себе признаться, что Тимур настолько въелся в сердце и овладел всеми мыслями, что, будучи даже на расстоянии, заставлял трепетать душу и думать о себе. От этого нужно срочно избавиться. Но как?

– Знаю! – Соня решительно тряхнула головой.

Да, теперь у нее есть утешитель! Вот чем она вытравит его из своего нутра.

– Искусство!

– О, да!!!

Соня мечтательно улыбнулась, и ноги сами понесли ее быстрее.

На Адмиралтейском проспекте она встретила компанию приятелей, потом еще кое-кого из знакомых художников и постепенно оказалась в плотной толпе, скопившейся перед входом в Конногвардейский Манеж. На фасаде здания красовался гигантский плакат «Арт-Манеж. Ежегодная ярмарка искусства», а под плакатом, пристально глядя в толпу стеклянными глазами, стояли несколько телекамер. Соня впервые попала на такую представительную выставку в качестве выставляемого художника. Смущенно оглядываясь, она стала пробираться в плотной толчее перед входом и раскланиваться со знакомыми. Сердце волнительно застучало, и в ноги холодным ветерком предательски прокралась трусливая дрожь. Еще когда шла к Манежу, думала, что сумеет выделиться, воображала, что ее инсталляцию заметят, станут обсуждать, а как пришла, поняла, что пропала. Ей не пробиться.

У металлического турникета Соню остановили:

– С собаками нельзя, – с интересом осматривая огромного пса, сообщил охранник.

Соня, совсем позабывшая о Перро, всплеснула руками.

– Но я…

– Нельзя, – решительно промычал черный костюм. – Не загораживайте проход, отойдите.

– Пропустите, это участник выставки, – раздался за спиной негромкий, но уверенный голос.

Соня обернулась и с удивлением обнаружила улыбающегося Андрея Андреевича.

– А этого? – нахмурившись, охранник кивнул в сторону грандиозной морды Перро.

– Я о нем и говорю.

– Спасибо вам, – обрадованно зачастила Соня, когда они миновали турникет.

Горский покровительственно посмотрел на молоденькую художницу и задумчиво почесал подбородок. Взяв девушку под руку, он повел ее по ступеням ко входу, справа и слева от которого вставали на дыбы конные статуи.

– Где же вы пропадали, Соня? Я пытался разыскать вас по телефону. Что-то случилось?

Отвечать ужасно не хотелось, Соня засмущалась, а Горский, сообразив, что ответа не добиться, не стал настаивать.

– Вот, полюбуйтесь, – слегка развернув девушку за плечи, указал он рукой на окруженное людьми хитроумное сооружение.

Ржавая металлическая конструкция, чем-то напоминающая гигантскую ложку, была закреплена на устойчивом кронштейне и с помощью механического привода медленно поднималась вверх наподобие ковша экскаватора. Под черпалом размещалась чудовищная по своим размерам тарелка, наполненная чем-то, напоминающим отработанное машинное масло. Достигнув верхней точки своего подъема, ложка с жужжащим звуком низвергнулась вниз и, шлепнувшись в черную жижу, обрызгала всех, кто стоял рядом. Раздались крики возмущения, визги и смех.

– Наша новая скульптура, – довольно шепнул Горский.

Застенчиво оглядываясь, Соня вошла в массивные двери Манежа – выставка навалилась на нее, как штормовой вал. Гул голосов, яркий свет и тысячи людей, заполнившие пространство, – все это ожило и завибрировало. В невообразимой толчее Горский сразу же куда-то исчез, а Соня, ухватив за ошейник присмиревшего Перро, отправилась обозревать выставку на пару с собакой.