Ясень

Лестницы свивались в клубки. В них особенно тянуло жаром и земляным маслом. Им, казалось, пропитались и стены.

Жар становился ощутимее. Трепетные язычки облизывали стенные решетки. Дубовая дверца впереди была захлопнута, и насмешливо скалилась из скважины хитро сплетенная головка ключа. Медь через рукавицу ожгла пальцы. Переломился стерженек. И тогда Керин, не раздумывая, рубанула по толстым, окованным железом доскам своим мечом.

Мэннор лежал в беспамятстве среди треска и шипения. Тяжел, а время подгоняло. Керин ударила его по щекам, голова качнулась, но он даже не вздохнул глубже. Она кольнула его ножом. Боль привела Мэннора в себя.

— Идти можешь? — Золотоглазая подставила плечо. Мужчина сперва шатался, но с каждым шагом двигался увереннее.

Но лестницы были уже сизыми от дыма. Пламя ревело и билось внизу, облизывало языками сразу прокоптившиеся стены.

Третий ярус. В окошко?

Ров вокруг Старшинской Вежи — городка в городе — засыпали много лет назад. Окошки глядели на замощенную площадь. Прыгать — почти верная смерть или увечье. Золотоглазая повела жениха, казалось, наугад. Они сделали полукруг по теремам и вышли к глухой стене.

— Отойди.

Керин замахнулась и ударила. Руку едва не вывернуло, ослепила боль. Но кусок стены выпал наружу, и они смогли вдохнуть — известка, тина, вода…

— Помоги!

Мэннор помог невесте скинуть кольчугу, подкольчужник. С сапогами и рубахами она справилась сама. Видя, как неловко движутся его пальцы, просто рассекла его тяжелое облачение мечом. Приладила меч в ножнах за спину, затянула на груди ремешки. Огонь почти облизывал спину.

— Давай.

— П-плавать… не умею.

Женщина сорвала оберег: камешек на кожаном шнурке, надела Мэннору на шею:

— Это из Мертвого леса.

Мэннор вздрогнул и шагнул в пролом.

Когда во сне ты должен ступить с высоты, думая, что разобьешься, опасаясь и желая, заставь себя шагнуть — и теплая ладонь воздуха подхватит и понесет медленно и все быстрее и быстрее — не вниз, а вверх, как птицу. Но то сон. А сейчас они летели вниз, и над головами сомкнулась вязкая, густая, противно зеленая вода.

А потом они плакали, обнявшись, стоя на коленях на мелководье. И к ним бежали и не могли добежать. И Керин так и не спросила, что привело Мэннора в Старшинскую Вежу. И запах копоти сливался с запахом реки. А наверху кричали лебеди.

И бежала, бежала к далекому устью, смывая все, холодная по-осеннему вода.

Видимо, услыхав людские молитвы, впервые за зничень пошел дождь. Меленький, легкий, он шуршал, лопотал и пришепетывал, покрывая моросью город, и к тяжелому запаху гари, особенно ощутимому здесь, в доме Мэннора, вблизи пепелища Старшинской Вежи, примешался живой запах листьев и мокрой земли.

Слетела с плеча дедуни насквозь промокшая встрепанная сова, вцепилась когтями в деревянную спинку кровати, встряхнулась, как пес, веером брызг окропив лицо спящей Керин. Дедуня тоже был мокрый, рубаха посерела донельзя, с длинной бороды и волос, прихваченных ремешком, стекала вода. Керин вскинулась — и улыбнулась. Волхв поманил крючковатым пальцем, сова стыдливо сорвалась и вернулась к нему на плечо, виновато защелкала клювом в ухо.

— Лежи, внучка.

Она замотала головой. Дедуня взял с табурета у постели — чтобы легко было дотягиваться — чашку с молоком, и Золотоглазая, как наяву, увидела цветные ниточки запахов сваренных в молоке зелий, тянущиеся к его ноздрям. Старый волхв довольно крякнул:

— Умелица твоя Леська. Кончится война — возьму ее в ученицы. Пей.

Керин отважно выхлебала холодную горькую жидкость. А потом, несмотря на протест дедуни, натянула верхнюю рубаху и сапоги.

— Возьми плащ, дедушка.

Он улыбнулся. Поднял с подоконника плоский кожаный сверток:

— За этим звала?

— Я сама. Тяжело.

— Я стар, але ж не немощен.

Керин пырснула. Испуганно оглянулась. Мэннор не проснулся — он ровно и глубоко дышал во сне.

Они миновали переднюю с прикорнувшей у стола Леськой (старик усмешливо поглядел на соломинки, застрявшие в рыжей косе). Прошли мимо прислонившихся к косякам наружной двери и спящих стоя стражей во двор со службами и через калитку в невысокой каменной ограде попали в маленький сад, полого сбегающий к Ясеньке и причалам.

Дедуня, с совой, смирно нахохлившейся у него на плече, ступал легко и ходко и больше всего напоминал сейчас Керин столб дыма в ясную погоду, вдруг сорвавшийся с трубы и поплывший в воздухе.

Они сели на скамьи в чуть покачнувшейся лодке. Старый волхв посмотрел на сверток в руках, потом — неодобрительно — на небо: тучи над его головой расползлись, открывая голубой лоскуток. Осевшая морось вспыхнула легкой радугой.

— Усердна твоя сестренка, — произнес дедуня то ли одобрительно, то ли нет, любуясь струями Ясеньки. — Только пусть живых ищет, а не мертвых. Так ей и скажи.

Золотоглазая вздрогнула.