Ящер-3 [Hot & sweaty rex]

— Я также лечила и Джека, — говорит она. — Десять с лишним лет. Именно я первой диагностировала у него СМА. Мы вместе искали лечение от этой болезни. — Тут она поворачивается к Норин, которая начинает водить хвостом влево-вправо, как она раньше делала всякий раз, когда нервничала или боялась. Меня удивляет, что эти эмоции по-прежнему остались в ее репертуаре. — Хочешь сама им рассказать?

— О чем рассказать? — спрашивает Хагстрем.

Когда Норин поднимает взгляд, я вижу в ее глазах слезы и тут же понимаю, что мне меньше всего хочется, чтобы этих слез стало больше. Тем не менее она без всяких дальнейших понуканий начинает рассказ.

— Джек нашел лечение для своей болезни. Для спинально-мышечной атрофии. Они с Одри… они нашли способ защиты от СМА.

— Настоящим лечением это, конечно, назвать нельзя, — поясняет Одри, — но с симптомами наш метод справляется.

— Как? — недоумеваю я. — Джек сказал, что все нервные клетки умерли, а если я вообще что-то смыслю в науке, так это то, что нервные клетки не восстанавливаются.

Одри одаряет меня широкой, самодовольной улыбкой человека, четко прикинувшего, как ему раздолбать проклятую систему.

— Некоторые восстанавливаются. Вы никогда не слышали про сакаи?

Я мысленно перелистываю меню суши-бара.

— Так-так… сакаи… это когда берут жирного тунца и…

— Сакаи — это туземное племя в джунглях Таиланда — все динозавры, все орнитомимы. Легенда гласит, что воину из племени сакаи можно отрубить голову, и через семь дней она отрастет. Как и большинство легенд, эта звучит смехотворно. Однако, как и в большинстве легенд, в ней только доля легенды. А правда здесь в том, что женщины племени сакаи способны регенерировать свои хвосты.

— Как ящерицы, — вставляет Норин. — Более или менее.

Одри кивает:

— Процесс очень медленный и болезненный, но их клетки делятся, причем с поразительной скоростью. Я выдвинула гипотезу на предмет того, нельзя ли взять часть этих клеток, ввести их в пораженный СМА позвоночник и посмотреть, не помогут ли они Джеку восстановить нервы, требующиеся для ходьбы.

Что ж, по крайней мере, это подтверждает тот факт, что я еще не совсем ополоумел — что я действительно видел, как Джек встает со своего кресла, прежде чем рухнуть на землю. Его ноги работали — и радикальное лечение Одри было, должно быть, тому причиной.

— А женщины сакаи? — спрашивает Хагстрем. — Откуда вы их брали?

Норин грустно качает головой. Она поражена тем, что он все еще сам не догадался.

— Девушки с фабрики звезд, Нелли. Вот зачем мы все это затеяли.

«Пожилая дама на корабле, — сказала мне девушка в доме Опа-Локи. — Пожилая дама на корабле отрезает нам хвосты». Они использовали этих девушек для медицинских экспериментов.

— Джек, однако, погиб, — замечаю я. — Замечательно, что вы были его доктором и все тому подобное, но какое отношение это имеет к Норин?

Не успеваю я задать свой вопрос, как Норин уже в слезах корчится на полу, а мы с Нелли чуть не сталкиваемся лбами, подбегая ей помочь. В самый последний момент я уважительно отношусь к его статусу жениха и отступаю, а Нелли притягивает Норин к себе, обхватывая хвостом и руками ее гибкое тело. Ряд красных точечек пробегает по всей длине ее позвоночника, крошечные капельки крови бросаются в глаза на фоне чешуек. Места инъекций.

— Прости меня, Нелли, — рыдает Норин у него на груди. — Я должна была тебе сказать. Знаю, я должна была тебе сказать.

— СМА — наследственное заболевание, — негромко произносит Одри, сразу все проясняя. — Оно часто протекает в семьях. Норин почувствовала первые симптомы больше года тому назад, и если бы мы не продолжали терапию, она бы уже к зиме сидела в инвалидной коляске.

Прежде чем у меня появляется возможность поддержать Норин, утешить ее или принять еще какую-либо из полагающихся в таком случае мер, громовой грохот сотрясает яхту, весь мир переворачивается с ног на голову, и мы отправляемся в полет. Каюта дает крен на девяносто градусов, и на долю секунды меня посещает мысль: «Не знал, что потолки могут так быстро вертеться». А потом моя голова врезается в пол, и чернота глотает меня с потрохами.

15

— Рота, подъем! Вставай же, черт побери!

Кто-то отвешивает мне пощечины. Кто-то напрочь не понимает — нет мудрости в том, чтобы отвешивать мне пощечины. Кто-то здесь сам хочет славно заполучить.

Я резко встряхиваюсь и сажусь прямо, размахивая руками по сторонам, надеясь хоть по кому-нибудь попасть, но как только я начинаю этим заниматься, моя голова тут же выдает предупредительную вспышку боли. Боль примерно как после недельного кутежа, но я решительно не могу вспомнить ни этого самого кутежа, ни даже употребленного листика базилика. С другой стороны, если я и впрямь находился в недельном заглоте, никаких воспоминаний у меня быть и не должно.

— Ты головой ударился. — Это Хагстрем — я узнаю голос и запах, совсем рядом. Я пытаюсь открыть глаза, а затем понимаю, что они уже открыты. Тьма всеобъемлюща — лишь скудная щелка света проникает в дверь в дальнем конце помещения. Дверь почему-то кажется мне расположенной в потолке.

— Черт, как болит…