Ящик Пандоры

– Рассказывай, чем ты так спецназ из Полиса разозлил, что у тебя даже фамилии не спросили, а сразу на пол и ногами… – серые, цепкие, как лапы клеща, глаза уставились на Максима.

– Вот у них и спросите, – пожал плечами Макс. – Мне об том не докладывались.

Максим покосился на блокнот, разложенный на коленях клеща – офицера местной службы безопасности. Сколько бумаги зря переводят! Сталкеры добывают ее, рискуя собой, приносят эти пожелтевшие от времени по краям листочки, а их используют под никому не нужные протоколы. Записывают и правду, и самооговор, и поклеп на соседа… Бумага все стерпит. А офицерские уши – тем более. Максим почему-то пожалел бумажный лист, над которым уже был занесен карандаш, чтобы записывать разговор. Нет, не разговор – допрос. Он закрыл глаза. И будто не слышал вопросов. Спектакль какой-то. Все уже было спрошено и отвечено в офицерской голове. Зачем пачкать еще и бумагу? Жалко. И сказать нечего.

Спецназ Полиса, значит. Да уж, сработали ребята профессионально, если даже еще осталось, что с пола соскребать и тащить к хирургу на стол. Объект был нужен живым, головы они не теряли. И теперь опять нужен. Но если даже служба безопасности Арбатской Конфедерации и Ганзы не в курсе дела, значит, секретность высшая, им ничего не сообщили. Главное, чтобы объект никуда не пропал, оставили под присмотром. Вот пусть и присматривают, а он еще помолчит.

Не добившись ничего нового, Клещ – как про себя прозвал Максим офицера, – отправил его в камеру: отделенный решеткой закуток два на три метра, пропахший хлоркой и дерьмом от стоящего в углу ведра-параши. Койка оказалась уже не такой удобной, подстилкой служили какие-то гнилые лоскуты со вшами и мокрицами. Но ему было все равно, так даже лучше здесь – не залежится, заставит себя двигаться, как врач посоветовал. Пугал пневмонией… Нет, это ему сейчас совсем ни к чему, помирать Максим пока не собирался.

Что же делать дальше? Скоро все повторится в Полисе, куда его доставят для допроса, и уже не будет рядом доктора, чтобы остановить «процесс получения информации». Сбежать? Как? Он пытался из-за решетки разглядеть хоть немного планировку станции, но ничего не вышло. Без помощи извне побег затруднителен, но он будет пытаться, будет ждать удобного момента. Терять ему нечего.

Прошло три дня, и Максим почувствовал, что вполне готов передвигаться на своих ногах, голова не кружилась, противная слабость не отпустила до конца, но перестала раздражать. Он мог ходить по камере, не хуже, чем раньше. И эти его тренировочные круговые прогулки от стены до стены не прошли незамеченными. Эсбэшник тоже понял, что заключенный почти здоров, еще немного, и транспортировать его в Полис без надежной охраны станет проблематично. После еще одной «беседы», во время которой Максим молчал, и протокол остался девственно чистым, его терпение лопнуло:

– Вон отсюда! – рявкнул побагровевший Клещ, оплевав Максима с ног до головы. – И дело сдать в другую инстанцию! Одной проблемой будет меньше.

Конвой был местным, наполовину ганзейским, четыре крепких парня обступили его с боков и медленно вывели из камеры, ставшей уже привычной. Накатившие живой волной шум станции, застарелая вонь множества людей и ветхих жилищ взбодрили, Максим и не думал до сих пор, как скучал по всему этому. По метрожизни.

Киевская с ее платформами на разных уровнях, одна под другой, показалась беспорядочным человеческим муравейником. Даже громадный Полис был не таким, может быть, потому что он принадлежал одному хозяину – Совету. А тут пересекались Ганза, «огрызок» филевской и огромный рынок, в котором вообще сам черт не разобрался бы. Изобилие служебных помещений и переходов, спрятанных в стенах и невидимых, приводило к еще большей путанице между станциями. Надеяться на помощь кого-то из местных не приходилось.

Максим шел, не торопясь, припадая то на левую, то на правую ногу, ведь с каждым шагом он приближался к неизбежной развязке истории. И оставалось только приготовиться к допросу и очередному погружению в боль. Доктор дал ему небольшую передышку, но шанса на спасение так и не появилось, Максим лихорадочно прокручивал в уме разные способы бежать, и ни один не выглядел реально выполнимым.

На собственную физическую силу он не рассчитывал, еще слишком слаб после болезни, подкупить конвоиров просто нечем, даже пообещать им вознаграждение в будущем он не мог. Ему просто не поверят. К тому же, «государственный преступник» из самого Полиса – это не тот человек, с которым стоило вести переговоры: слишком опасно.

Спускаясь все глубже, к дрезине, которая доставит его на Смоленскую, он терял последнюю надежду. Было б еще, на что надеяться. Одно теперь занимало его мысли: только бы выдержать, только бы не рассказать про химическое оружие! Сил бы побольше… Или наоборот – сдохнуть побыстрее. Только бы не рассказать. Только бы выдержать… Забыть, не помнить! Никогда не знать.