Ящик водки. Том 4

В этой книге немного прояснен вопрос о том, кто же такой, собственно, Кох. Что тоже немаловажно. Одним он собутыльник, другим молодой реформатор, третьим душитель НТВ и проч. Но если трезво посмотреть на веши, то Кох — реально — один из тех людей, которые построили теперешнюю страну. Какой бы она ни была. Мы живем в ней. Она кому-то не нравится. Но где вы были тогда, когда это все начиналось? Почему вы не пришли и не вырвали штурвал из рук той старой гайдаровской команды? Небось оттого, что вы хорошие танцоры? Этим недовольным читателям будет особо интересен Альфред Кох, которого они не любят. Он вот такой… Ну, может, не совсем такой, какой есть, куда нам такой замах, — но уж точно он при желании мог бы предстать перед читателем более красивым, более высоким и стройным и политкорректным, более непьющим и мудрым, чем в жизни — и в книге.

Насколько я сегодня могу припомнить, эту книжку придумал Кох. Давай, сказал он мне как-то на пьянке, сядем и напишем книгу. Под псевдонимом «Свинаренкох». Псевдоним действительно смешной — в него полностью вошли две фамилии. Почему-то мы им не воспользовались. Мы посмеялись над мыслью о книжке и разошлись. И, в общем, про нее забыли. Не то Григорьев, на тот момент замминистра печати. Он тоже был с нами на той исторической пьянке и на идею запал. И после к делу и не к делу напоминал нам про это. Всякий раз, когда разговор заходил про Коха, Григорьев называл его не иначе как «твой соавтор». И так он капал, капал нам на мозги… И однажды прекрасным августовским утром 2002 года мы таки сели за стол на даче у Писателя (такое погоняло теперь у Коха, и мне трудно его называть иначе) и принялись работать: то есть наливать, пить, закусывать и гнать, и трепаться. Хорошая работка, дай бог всякому такую, хоть время от времени… К зиме первая глава была написана. Что с ней делать, было непонятно. Дать ей оценку мне как одному из авторов было трудно. Я дал текст Саше Воробьеву, нашему товарищу, гендиректору «Медведя». Я был довольно далек от идеи ставить это в номер. Однако он прочитал и высказал свое мнение: печатать в журнале! Я пожал плечами: печатать так печатать. И так пошло-поехало. Каждый месяц мы делали по главе, и к началу лета первые пять глав уже появились на страницах «Медведя». Я прикинул, что по объему это тянет на книжку, и понес дискету Григорьеву: давай, печатай первый том! Ты ж издатель, в конце концов! Ты нас подстрекал, у тебя вон свое издательство — «Вагриус». Григорьев изучил текст и вернул его нам со словами: «Над ним надо много работать. И кроме того, не вижу необходимости дробить книгу на тома. Допишите все, тогда поговорим». Такое нас устроить никак не могло. Книга готова, чего ж еще надо! Мы должны как можно скорей увидеть ее и пощупать! Вдохнуть запах свежезарезанной офсетной бумаги и типографского клея! Прочитать еще раз свой же текст, который, будучи размноженным, выглядит, и звучит, и понимается совершенно иначе! Я пошел в «Эксмо» с этим текстом, и к Московской книжной ярмарке (сентябрь 2003 года) книжка вышла. Дальше вы все знаете. Хороша книжка или плоха, это не ко мне вопрос. Ну, допустим, плоха, и что с того? Я-то ее уже написал. И она уже вышла. Мы с соавтором даже получили какие-то деньги в виде гонораров, от которых, прямо скажу, не разбогатели. Пожалуй, мы больше пропили за это время, что можно отнести к накладным расходам — то бишь даже в ноль не вышли. Собственно, проект и не задумывался как коммерческий. Однако ж надо сказать, что каждый том издавался официальным тиражом 7000 экземпляров с последующей допечаткой еще 3000. Таким образом, к настоящему моменту распродалось приблизительно 7 плюс 3, после помножить на 3 = 30 000 экземпляров. Еще десятку положим на четвертый том, выйдет и вовсе 40 000. Мне эти цифры кажутся вполне достойными. Смутно припоминаю, что при советской власти это был средненький книжный тираж тех книг, которые были не детективами и не мемуарами Брежнева.

По поводу объявленной концепции книги. Честно говоря, эти 20 лет, в которые мы втиснули свое повествование, — они для круглого счета в основном подгонялись. Под ответ в конце задачника: все ж знают, что бутылок в ящике — 20, так вот и мы. На самом деле эта идея — что действительно была некая эпоха и она началась именно смертью Леонида Ильича, а кончилась якобы в те самые минуты, когда «Боинги» шли на таран, — лично мне тогда казалась несерьезной и в чем-то даже жульнической. Это была — с моей стороны — чисто литературная игра. Но, как мы знаем, вообще вся жизнь — не что иное, как игра… Вот и тут: шутки-шутки, в потом вдруг бац — и вон оно как! Жизнь, она завернула покруче… Теперь, окидывая взглядом то времечко, что прошло с американского nine eleven до сегодняшнего русского скучного момента, видишь, что так оно все и было. Мысль про эпоху именно в этих границах, в этих пределах — это было озарение, близкое к гениальному.