Яшмовая трость

И море в тучах грозовых

Мне потому роднее стало,

Что и оно берет начало

От синевы зрачков твоих.

*<ОДЕЛЕТТА> (Храню я зеркало, которое влюбленно…)

Храню я зеркало, которое влюбленно

Пленило Вас,

Когда в его стекле Вы стали обнаженной

В июльский час.

Унылый сон воды, стремящейся к покою,

Уставшей течь,

Когда-то оживлен был свежей красотою

Прелестных плеч.

И вот, как зеркало, душа в своем страданьи

В тумане лет

От Вашей юности хранит воспоминанья —

Нетленный след...

Из книги ЗЕРКАЛО ЧАСОВ

(Le Miroir des Heures) 

1910

Из цикла ЗЕРКАЛО ЧАСОВ

<МОРСКАЯ ВЕНЕЦИЯ>

Других пусть радуют прекрасные закаты,

Что память золотят,

Триумфы, радости и песни, и кантаты,

Всех наслаждений ряд:

Мне у дверей поет волна, come ucello[7]

Как тихий ропот струн,

И в черной гондоле поеду я в Торчелло

По мертвости лагун,

И буду вечером, в час лунного восхода,

Дышать я всей душой

Желанным запахом соленых вод и йода

Венеции морской.

ПЛЕННЫЙ ШАХ

Я — шах, но все мои владенья в этом мире

Листок, где нарисован я.

Они, как видите, увы, едва ли шире

Намного, чем ладонь моя.

Я, любовавшийся денницей золотою

С террас двухсот моих дворцов,

Куда бы я ни шел, влачивший за собою

Толпу угодливых льстецов,

Отныне обречен томиться в заточеньи,

Замкнут навеки в книжный лист,

Где рамкой окружил мое изображенье

Иранский миниатюрист.

Но не смутит меня, не знающего страха

Ни пред Судьбой, враждебной мне,

Ни пред убийственным бесстрастием Аллаха,

Изгнанье в дальней стороне,

Пока бумажных стен своей темницы тесной

Я — благородный властелин,

И, в мой тюрбан вкраплен, горит звездой чудесной

На шелке пурпурный рубин,

Пока гарцую я на жеребце кауром,

И сокол в пестром клобучке,

Нахохлившись, застыл в оцепененьи хмуром,

Как прежде, на моей руке,

Пока кривой кинжал, в тугие вложен ножны,

За поясом моим торчит,

Пока к индийскому седлу, мой друг надежный,

Еще подвешен круглый щит,

Пока видениям доверившись спокойным,

Я проезжаю свежий луг,

И всходит в небесах над кипарисом стройным

Луны упавший навзничь лук,

Пока, с моим конем коня пуская в ногу,

Подруга нежная моя

В ночном безмолвии внимает всю дорогу

Печальным трелям соловья,

И, высказать свою любовь не смея прямо,

Слегка склоняется ко мне,

Строфу Саади иль Омара Хаияма

Нашептывая в полусне!

Из цикла НА ПОЛЯХ ШЕКСПИРА

Г-же Шомей

АНТОНИЙ И КЛЕОПАТРА

Сегодня вечером я видел, как умирала Клеопатра! Я видел,

Как Нильский аспид ужалил грудь ее и голое плечо

И встал на хвост, свистя, среди зеленых смокв.

Выпал тяжелый скиптр из рук полуразжатых,

Но узкий лоб ее еще зажат венцом...

А тот, кто вознесен любовью выше царей,

Счастливый смертный, что для ее объятий был избран,

Он точно спит. Смерть поцеловала его накрашенные губы

Так нежно, что когда вошел Октавиан,

Напрасно он искал на пурпурном полу

Пятна кровавого от проступивших капель.

А между тем ты будешь плакать, Александрия,

Когда их унесут к подземному их ложу —

Твою Царицу влюбленную и римского любовника!

Потому что скоро придут бальзамировщики

С духами, с ароматами, неся в бутылках плоских

Смолы текучие и темные составы;

Льняные повязи могильными змеями

Опояшут прекрасную Лагиду,

Которая отныне нетленная и легкая, пустая

Под вязями, которые не сможет развязать никто,

В гробу из кедра с кречетом на крышке

Будет холодной, неподвижной и царской мумией!

Но кто украл ключи от склепа твоего,

Царица! Пробудись. Вот снова

Кровь молодая бьется в жилах и поет

Горячая в твоем живом и достославном теле!

И снова старый Нил сверкает пред очами,

Ты видишь Египет свой, находишь своих богов,

И снова жизнь твоя божественная и блестящая

Развернута. Склонился в обожаньи мир.

Заря лучится от красоты твоей;

Единый взгляд твой стоит вечности;

Цари к твоим коленям склоняют свои венцы;

Ты ставишь ногу на ступени их престолов —

И самый чистый мрамор сохраняет

Горящий след твоей стопы верховной.

Вкусивши раз безумья этих уст,

Антоний не может оторваться от ложа твоего.

На этом мощном торсе испарина любви,

И воды Цидна с его смешались кровью.

Волшебница, довольно жеста твоей красы,

Чтоб подползла волчица, чтоб орел,

Еще вчера сурово паривший в латинском небе,

Тебя ласкал крылом и ел из рук твоих.

Но берегись, Судьба к великим мира

Завистлива! Галера гибнет порой у пристани!

Ты пал, Антоний, а назавтра Цезарь

Покажет Риму прикованную к колеснице

Клеопатру, побежденную и опозоренную,

Если только аспид не спасет тебя!

Так каждый вечер ты умираешь и встаешь из гроба,

Клеопатра, бессмертная, живая навсегда.

Потому что однажды вечером в каком-то кабаке,

При свете догоревшей сальной свечки,

Некто, сидя в конце стола за кружкой эля,

То погружаясь в мысли, то прихлебывая,

В то время как вокруг ругались и галдели,

Увидел в глубине прошедшего твой образ,

Взял за руку тебя с порога твоей могилы,

Чтоб возвести на шаткие подмостки,

Откуда влюбленный голос твой заставил повторять века

Имя Марка Антония и Вильяма Шекспира.

ОТЕЛЛО

Я думаю о вас, сеньор Отелло. Здесь,

В тех местах, где некогда вы жили. В этом порте

Ваша галера красная бросала якорь:

Весь Кипр единым криком приветствовал

Прибытье Мавра с мощною десницей,

Издалека приплывшего, чтобы защищать его.

Я вижу вас. Подошвы ваших ног