Яшмовая трость

Их грозное молчание слышно умеющему слушать

В ветре их вещие уста.

Жив человек — и боги будут живы!

Поэтому иди, гляди, следи и слушай:

Умей увидеть факел в руке, покрытой тенью,

Смотри на воду текучую иль дремлющую,

На реку или ключ, фонтан или ручей,

Покамест в ней не станет видима Наяда или Нимфа.

Смотри так долго на дуб, сосну иль ясень,

Покамест ствол раскроется, кора не разомкнётся

Над голою Дриадой, смеющейся от радости свободы!

Если душа твоя дика, полна высоких шумов,

Ты будешь видеть в закатах солнца,

В крови дымящейся и в пурпуре горящем

Всегда пылающий костер Геракла,

Покамест в нас — расплавленной мечтой — трепещет

Справедливость, окрылявшая его могучую десницу.

И так во всем — в огне, в воде, в деревьях, в ветре,

Что дует с гор иль веет с моря —

Ты уловишь эхо былых богов.

Так глина сохраняет навеки вкус вина;

И ухо твое еще хранит в себе

И песнь Сирен и ржание Кентавра.

Иди и, пьяный от древних таинств,

Которыми украшено прошедшее земли,

Смотри перед собой на все, что остается

От них в мерцаньи зорь и в сумраках ночей.

И знай: ты можешь по воле своего безумья

Вновь воссоздать Сатира из козла,

А этот конь в ярме, что пашет поле, может,

Если захочешь ты, ударив золотым копытом,

Пегасом стать — крылатым и летучим.

Ты — человек, а глазу человека

Дана живая власть — творить земле богов!

Из книги КРЫЛАТАЯ САНДАЛИЯ

(La Sandale ailee) 

1906

I

*СВЕТИЛЬНИК

И спящую средь шкур увидела она

Загадочную, страшную Любовь.

Жерар д'Увиль

Не слышал я шагов. Внезапно предо мною

Возникла девушка.

Была она нагою

И улыбалась мне, держа в руке своей

Божественный огонь, который все нежней

Струился в комнате чуть розоватым светом.

Да, то была она. И ласковым приветом

Казалось мне теперь дыханье пустоты.

И сердце вздрогнуло:

Психея, это ты?

Как поздно! В эту дверь стучалась ты, бывало,

На утренней заре. Ты нынче запоздала.

Темнеют дни мои, поля уже не те,

Где сердцем я твоей был предан красоте!

Что делать мы могли б среди ночной поляны?

Найдем ли мы сады и звонкие фонтаны,

И лавра стройный куст, знакомый нам с тобой

Своей бессмертною, негнущейся листвой?

Все сроки истекли. Ушло светило дня.

Зачем же ты тогда покинула меня?

Зачем светильник твой вернулся в дом пустынный,

Чтоб только озарить нежданные седины? —

И в гневе крикнул я:

Прочь! Ты уйти должна.

Прочь!

Но с улыбкою внимала мне она,

Как будто ей служил забавой гнев напрасный,

И тихо огонек дрожал в руке прекрасной.

Ответ ее был прост:

«Ты прав. Уж много дней

Блуждала я вдали от хижины твоей,

Вдали от тихого забытого порога —

Манящей синевой влекла меня дорога,

Но воротился путь сюда на склоне дня.

Я снова здесь. Прости. И выслушай меня».

И вспомнил я те дни, те светлые недели,

Когда мы ландыши срывали с ней в апреле

Среди прозрачных рощ, где буйствовал поток,

Где шаль ее клубил прохладный ветерок...

Теперь она была усталой, обнаженной,

И голос шел ко мне волною отдаленной.

«Наивным я в те дни была еще ребенком

Мне нравились цветы: их свежесть, запах тонкий.

Мне так хотелось знать, как их зовут. Но я

Не видела ни свойств, ни тайн их бытия.

Прошли года. И вот мне ведом сил избыток,

Умею я цедить из этих трав напиток,

Таинственный, живой и страшный, как гроза,

Что зажигает кровь и веселит глаза».

Так речь она вела, не девочка отныне,

А облик дерзости, подобие богини,

В чьем взоре ширится неотвратимый свет.

«Нет, не ищи во мне Психеи прежних лет,

Из милой девочки, из девушки влюбленной

Я стала женщиной, бесстыдно обнаженной,

Чья плоть уже горит, чьи жаждущие губы

Узнали вкус плода, волнующий и грубый,

Кто хочет обнимать, кто — жертва злых тревог,

Ступни изранил в кровь по рытвинам дорог

И вот несет тебе, как поцелуй свиданья,

И жизни властный зов, и персей трепетанье.

Светильник мой горит. Чего ж боишься ты?

Ступай за мной — и мы уйдем из темноты».

Так в этот миг она, слепительно нагая,

Высоко подняла светильник. Он, сверкая,

Подобен солнцу стал. И я увидеть мог

Дрожащий след огня, какой когда-то лег

На лоб ее, едва в безмолвии ночном

Она склонила стан над спящим божеством.

ІІ

*<ИЗРЕЧЕНИЕ>

Тот истинный мудрец кто на песке возводит

Жилье свое, познав, что все на свете прах,

И что сама любовь еще быстрей проходит,

Чем ветра легкий вздох иль свет на облаках.

Он пред лицом людей и видимого мира

Всегда спокоен, прост и мужественно прям,

Когда в ночи огонь колеблет факел сирый

Иль роза отдает красу свою ветрам.

Разжечь не тщится он ленивыми руками

Большой костер зари иль пурпурный закат —

Без пепла для него ложится в небе пламя,

И дню грядущему всегда он сердцем рад.

Среди всего, что здесь подвластно измененью

Иль гибнет навсегда, — спокоен я стою

И в вянущем цветке великое веленье,

Немой указ судьбы — без спора признаю.

Но все ж мне хочется тревогой негасимой

Наполнить грудь свою, чтоб плакать без конца

Над жизнью, словно тень всегда скользящей мимо

И наполняющей отчаяньем сердца;

А сладкий запах роз, заря, ветров дыханье

Во мне не утолят — сквозь долгие года —

Неугасимое и страстное желанье

Запечатлеть все то, что гибнет без следа.

ГОЛОС

Я не хочу, чтоб кто-нибудь приник к моей печали.

Уйди, сегодня мне не надо никого.

И ни шагов, которые б знакомо зазвучали,