Яшмовая трость

На несколько часов у жителей Келены.

Был собран хлеб, и близки сборы

Винограда.

А так как грозди были тяжелы,

И полны житницы,

И все довольны,

То с радостью приветствовали бога-

Кифареда.

Прекрасен был стоявший в диске солнца,

Касаясь струн великолепным жестом,

Надменный бог, торжественный, довольный

И царственный. Порою отирал

Он пот с чела. И струны лиры пели,

И черепаха рокотала глухо.

И гимн вставал, размеренный и строгий,

Над мирною и пурпурной землею.

А лира пела под руками бога,

Как бы охваченная пламенем...

Толпились все кругом —

И пастухи и пастыри,

Пастушки, рыболовы, дровосеки

Сидели вкруг него;

И я, старик, один в живых из всех,

Кто некогда внимали звукам

Великой лиры.

И фавны, и сильваны, и сатиры

Окрестных рощ, равнин и гор

Сошлись, чтобы послушать Аполлона.

Один лишь Mapсий

Оставался наверху,

В пещере,

И, лежа,

Слушал сосны, пчел и ветер.

О Марсий!

Туда они пришли искать тебя...

Когда умолкла лира, все хотели,

Чтобы Певец послушал наших песен.

И, кто на дудочке, а кто на флейте,

Будили эхо.

По очереди каждый пел.

И доходили песни до уха бога —

Наивные, глухие, грубые.

Порою два певца перекликались,

И песни двух соперников, сменяясь,

Фальшивили, и ритмы их хромали.

А Аполлон их слушал благосклонный,

Безмолвный, стоя в сиянье солнечном,

Внимательный и к пастухам, и к фавнам,

Неутомимый, снисходительный,

Бесстрастный...

Пока не появился Агес. Был он стар,

Морщинист, безголос, страдал одышкой,

А когда-то искусен был на флейте,

Но с годами лишились силы пальцы. И когда

Беззубым ртом он дунул —

Из флейты знаменитой родился звук

Такой пронзительный и режущий,

Что Аполлон не мог не улыбнуться

И сделал вид, что поправляет струны лиры.

Но старый Агес

Заметил улыбку

И был расстроен.

«Раз он улыбнулся, услыхав меня,

Наверно рассмеется, услыхав Марсия», —

Подумал Агес

И богу о сатире начал говорить.

Как съевший меда уж не помнит воска —

Улыбку Лирника, когда он рассмеется

Над Марсием,

Они забудут.

Он пришел

Толпа раздалась,

Чтоб пропустить его.

Он шел, спеша,

Сухими, быстрыми, короткими шагами,

Как некто, кто торопится скорее кончить дело.

Он нес с собою флейту —

Маленькую,

Верную,

Из одного куска.

Он сел на землю против Аполлона,

Скромный, опустив глаза

Пред богом ослепительным,

Стоявшим в диске солнца с золотою лирой!

И он запел...

Сперва казалось,

Как будто ветерок шуршит в саду,

Как будто воды текут в траве иль по пескам...

Потом как будто дождь, потоки, ливень...

Потом как будто ветер или море, —

Потом он замолчал... И снова флейта

Запела ясно... Вдруг мы услыхали

Жужжанье пчел и ропот гулких сосен...

Покамест пел он, обернувшись к солнцу, —

Светило медленно закатывалось.

И Аполлон теперь стоял в тени,

Обеззолоченный и сразу ставший темным

Из светлого,

Как будто вдруг вошедший в ночь.

А Марсий между тем,

Ласкаемый последними лучами,

Алившими лицо, багрянившими шерсть,

Пел, упоенный солнцем, и казалось,

Что к флейте золотой он прижимал уста.

И слушали все Mарсия, сатира.

И, приоткрывши рты, все ждали смеха бога

И смотрели на лик божественный,

Который теперь

Казался ликом медным.

Вдруг, ясными глазами на бога глядя, Марсий

На два куска сломал об ногу флейту.

Тогда огромный вопль, звериный, долгий,

Вопль радости и гиканья, восторга, топанье ногами

Внезапно поднялись и смолкли сразу,

Потому что средь возгласов и смеха

Аполлон

Стоял один — жестокий и безмолвный

И не смеялся, всё поняв.

МАРСИЙ ГОВОРИТ:

Пусть так! Он сам хотел. Я — победитель бога.

Привет тебе, земля, так долго и так много

Меня питавшая! Леса мои! Родник

Текучих вод, где я срезал сухой тростник,

В котором трепетно смеется и рыдает

Мое дыхание — растет и ропщет, тает,

То всхлипами ручья, то шумами листвы.

Лица, над водами склонившегося, вы

Уж не увидите. Мне не следить глазами

В небесной синеве за стройными ветвями!

Накажет грозный бог сатира. Взрежет нож

Мой мягкий бурый мех, сдерет покровы кож,

Кровавя шерсть мою. Умру я. Но напрасно

Завистник царственный, соперник мой опасный,

Рукой неопытной наладивши свирель,

Мой голос отыскать захочет... А теперь

Вы тело Mapсия, дрожащее от боли,

Из кожи вынете, зане не всё равно ли,

Что я уйду с земли: мой голос не умрет,

Покамест ветр морской в стволе сосны поет!

Из цикла ОДЫ И СТИХОТВОРЕНИЯ

ЖЕЛТАЯ ЛУНА

Унылый день закончился луною желтой,

Которая встает меж тонких тополей.

И в воздухе струится аромат тяжелый

Пруда, уснувшего меж мокрых камышей.

Когда под солнцем раскаленным, горько плача,

Мы в топкой глине замедляли слабый шаг,

Когда мы оставляли на песке горячем

Своих израненных ступней кровавый знак,

Когда огонь любви пылал, жесток и светел,

И после, в блеске погасавшего огня, —

Не знали мы, что сердцу будет сладок пепел,

Что на закате нашего большого дня

К нам донесется запах сладкий и тяжелый

Пруда, уснувшего меж мокрых камышей,

Что долгий день окончится луною желтой,

Которая растет меж тонких тополей.

ЧЕЛОВЕК И БОГИ

Земля еще горит следами былых богов.

Еще все боги живы в человеке, как хмель в вине —

Он тлеет, ждет, трепещет, грезит, бродит раньше,

Чем встать и выпрямиться в человеке,

Который чувствует, как в нем единым взмахом —

От горла до сознанья прянет быстрый огнь и яростное пламя.

Боги живы в человеке, и плоть его — их прах.