Ясные дали

— Как зовут-то хоть? — догадался спросить Афанасий.

— Тоня.

— Теперь, Тоня, ты в нашей власти. Отступления нет, — сказал он и поморщился. Игривость в голосе исчезла, появилась озабоченность, смирение, даже скорбность.

— Я знаю, — спокойно ответила Тоня и опять в упор взглянула на Андрея.

Потом она села за столик и спокойно огляделась: постели не убраны, одеяла и простыни на них скомканы, на столе и под столом — пустые бутылки, обрывки газет, промасленная бумага, крошки, окурки.

— Эх вы, неряхи… А еще военные. У нас в колхозной конюшне и то чище. — И скомандовала, поднимаясь: — Ну-ка, выйдите все!

Мужчины молча повиновались. Тоня сняла с себя тужурку, аккуратно сложила ее и деловито принялась наводить в купе порядок. Летчики за дверью вполголоса обсуждали обстановку.

— Это ты соблазнил ее, Андрей.

— Почему я? Вы уговаривали.

— Если бы ты не вышел, она бы даже в вагон не вошла.

— Что же, в самом деле, с ней делать?

— Не бросать же ее теперь? — сказал Афанасий; он, очевидно, больше других чувствовал свою вину и ответственность перед ней.

— Да что тут гадать, — проговорил кто-то. — Купить ей билет на следующей станции, дать на дорогу денег, извиниться — и прощай.

— И чем скорее, тем лучше, пока поезд не ушел далеко.

— Это, пожалуй, верно, — согласился Афанасий. Он несмело вошел в купе и присел у столика: — Видишь, как нехорошо получилось, Тоня… Ты не сердись… Знаешь, что? Мы купим тебе билет, дадим денег, а ты другим поездом — назад…

— И не подумаю, — невозмутимо отрезала Тоня, продолжая сметать со стола крошки. — Взялись везти в Москву, так везите.

Афанасий вышел к друзьям, уныло повесив свой длинный горбатый нос.

— Не соглашается. Ни в какую.

— Тогда пусть едет. Устроим ее официанткой в нашей столовой.

Афанасий обрадовался:

— А что? А ведь это идея!

Теперь в купе курить было запрещено; летчики, если и выпивали, то скромно и только на станциях, в буфете; вели себя тише, как бы связанные изучающим лукавым взглядом девушки. Она держалась с ними строго и просто, как хозяйка. Накрывала стол, на остановках посылала за чаем, а к вечеру усадила летчиков играть в карты. Она попросила Афанасия снять с полки чемодан и установить его между лавочками и продиктовала:

— Играть будем с условием: кто проиграет и останется в дураках, тот высунется в окошко и три раза прокричит громко: «Я дурак!» — Повернулась к Андрею: — Вы будете играть со мной в паре, я не хочу, чтобы вы называли себя дураком.

Афанасий усмехнулся невесело:

— Вот, Караванов, и еще одна победа у тебя. Везет же…

Андрей вспылил, попытался встать, но, боясь опрокинуть чемодан, сел:

— Только бы скалить зубы!..

Но в следующую минуту он, стыдясь своего порыва, уже смущенно приглаживал сердито топорщившиеся волосы, устанавливал на коленях чемодан. Тоня остановила на нем удивленный взгляд, сказала, сдавая карты:

— Что вы? Разве можно сердиться по пустякам? — обыграв противников, она улыбнулась победительно: — Вот и дураки! Лезьте в окошко. — Потянула Афанасия за рукав: — Лезьте, кричите.

За окном, на фоне бледного неба, тянулась темная ломаная линия верхушек ельника.

— Я дурак! — крикнул Афанасий без особого энтузиазма.

— Громче, — приказала Тоня.

— Я дура-ак!! Я дура-ак!! — повторял тот, словно каркал в темноту.

Летчики хохотали. Афанасий все более распалялся, входя в азарт:

— Играем еще партию! Я заставлю вас декламировать! — И через полчаса сам лез в окно, занимался самокритикой, как говорила Тоня.

На ночь Андрей уступил ей вторую полку, а сам кое-как примостился внизу.

…В Москву поезд прибыл утром.

— Вот мы, Тоня, и приехали, — сказал Афанасий, ставя чемодан на платформу и кладя на него шинель.

Летчики окружили Тоню, на их лицах было написано сочувствие. Афанасий выразительно посмотрел на Андрея, и тот, хмурясь и стесняясь, предложил:

— Едемте в наш военный городок… Что-нибудь придумаем для вас… В столовую, может быть, устроим…

Тоня, улыбаясь, подала ему руку пальцами книзу:

— Спасибо, что довезли. Не беспокойтесь, я не потеряюсь. До свидания!

Летчики с беспокойством следили, как она прошла по платформе, держа в руках тужурку и платок, завернула за угол вокзала. Выйдя на площадь, она спросила, как проехать до Таганской площади.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Ты за меня не бойся, Митя, — проговорила Тоня, когда мы прошли на свою половину, — я ведь скоро наловчусь жить по-московски.

— Знаю, что наловчишься. А на что мы жить будем?

— Проживем, чай, не умрем. Эка беда! Пошлем маме телеграмму, она мне пришлет наряды. А с денежками придется поскупиться, Митенька. Ну, не сердись на меня! Неужто не рад, что приехала? Ведь я все равно назад не уеду — сердись не сердись. А откажешься от меня, я место найду: поеду в военный городок, поступлю в столовую официанткой.

— Что? Этого еще не хватало!