Ясные дали

— Чудной же народ! — Поморщив лоб, подумал и объяснил: — Один раз дал им лыжи. Дал, значит… Поезжайте, дети, резвитесь, дышите свежим воздухом… А как они резвятся? Лыжи-то выдал новехонькие, а получил обратно щепки — печку в кубовой растоплять. Куда это годится? А насчет собрания и не спрашивайте, Сергей Петрович. — Комендант опять скептически усмехнулся. — На днях выбирали они редактора стенной газеты, так, поверите, думал, стены развалятся: кричали, топали ногами, на стулья лезли, друг друга тетрадками по носу лупили, ну, прямо шабаш, честное слово!

— Точно в монастыре живем, — выступила вперед Лена. — Что ни скажи, вам все громко!

Чугунов топнул на нее ногой:

— Цыц!

Все опять притихли. Улыбка едва заметно скользнула в усах Сергея Петровича, он подтолкнул Чугунова к двери:

— Войдем…

Чугунов пропустил Сергея Петровича в свою комнату, затем вошел сам. Проходя за ними по коридору, мы слышали из полуоткрытой двери обрывки фраз Сергея Петровича и Чугунова.

— Как тебе в голову пришло?.. Драть за уши!.. Ходишь по этажам и страх наводишь.

Комендант стоял перед ним, по-солдатски вытянувшись, грузный, смущенный, виновато мигая глазками, и качал головой, как бы подтверждая все обвинения.

— Они, товарищ Дубровин… Так, значит… люблю я их… как своих детей. Что будет, если они перестанут меня бояться? Я их отлично знаю, этих молодцов… Я для них ничего не жалею. Но и чтоб тихо…

— Чтобы я больше ничего подобного не слышал, Василий Васильевич. Запомни это, пожалуйста. Ишь ты, за уши!..

Когда солнце поднялось над верхушками сосен, Сергей Петрович вышел из дому и встал на лыжи. Мягкой варежкой он расправил усы и оглядел своих спутников.

— Ну, не отставать!

В это время к общежитию подошел Петр Степашин, в чесанках с калошами, в коротком ватном пиджаке с барашковым воротником, в малахае. Руки его были засунуты в нагрудные карманы, щеки розовели. Он издали поклонился Сергею Петровичу и отозвал Фургонова:

— Куда ты собрался?

— В дом отдыха.

Степашин встряхнул вислыми плечами:

— А я хотел с тобой побыть сегодня.

— Мы приедем скоро.

— В другой раз поехал бы… Во Дворец культуры сходим…

Фургонов, присев, старательно затягивал на валенках ремни, хотя они давно были затянуты. Должно быть, он ждал, когда мы уедем.

Лыжники снялись с места, рассыпавшись, замелькали среди деревьев, постепенно выстраиваясь в цепочку. Фургонов остался со Степашиным.

Мы миновали рабочий поселок, с шоссе свернули на санную дорогу, вьющуюся на опушке, докатили до лыжни, запорошенной за ночь снежком, и вступили по ней в лес. Все застыло здесь в глубоком безмолвии. Веера елей не качались, отягощенные пластами снега. Только поскрипывал несмело наст, будто кто-то крался по лесу на цыпочках, чтобы не встревожить тишины, крепко уснувшей на пышных белых подушках.

Я шел почти последним. Выйдя на полянку, остановился. Окруженная со всех сторон пестрой стеной леса, она полого спускалась вниз в причудливых узорах и крапинах заячьих следов. Поляну извилистой цепочкой пересекали лыжники. Передние уже входили в лес, а задние еще тянулись по середине. Кто-то задел палкой за дерево, и с ветвей до самой земли повис серебряный поток тончайшей снежной пыли, и ребята пропадали за ним, как за пологом.

— Ого-го!.. — восторженно крикнул я вдогонку лыжникам.

Далеко внизу обернулась Лена, взмахнула палкой и что-то крикнула в ответ. До меня долетел только слабый отзвук лесного эха. Лена нырнула сквозь пелену снега и пропала в лесу.

— Посмотри, Иван, — шепотом сказал я догнавшему меня Маслову. — Ты только посмотри!..

Но тот, усиленно работая палками, даже не поднял головы.

— Эка невидаль! Двигай, а то не догоним…

Он с неожиданной проворностью обошел меня и стал спускаться под гору. Я оттолкнулся и понесся вслед за ним. В лесу снег был высокий и рыхлый, деревья мешали бежать, и я до самой Волги прошел позади всех.

Здесь лыжная дорожка сползала по берегу наискось. Прямо же был отвесный спуск, и лыжники, выстроившись, с опаской поглядывали с обрыва вниз.

— Кто съедет здесь? — спросил Сергей Петрович и палкой указал на крутизну. Всем хотелось спуститься, но никто не решался первым.

— Я съеду! — вызвался я, подъезжая к берегу.

Ребята оглянулись. Я присел, сделал сильный рывок, оттолкнулся и упал в белую бездну. Я не заметил, как достиг дна. Лыжи врезались в сугроб, и я, как в густую пену, нырнул в снежную мякоть.

Когда я протер глаза и поглядел наверх, весь берег был пестрым от скатывающихся по нему людей. Одни в вихрях пыли неслись, еще держась на лыжах, другие, упав на середине горы, катились кубарем, зарывались в лебяжий кипень так, что только ноги болтались в воздухе. А Иван как грохнулся в начале спуска, так и съехал на животе головой вперед. Лыжи его ускользнули вниз, а палки остались торчать наверху. Волга огласилась смехом, криками, визгом девчат.

Сергей Петрович стоял в сторонке и, смеясь, наблюдал, как мы, словно белые медвежата, барахтались в снегу, выплевывали изо рта жгучие комья снега, хохоча, собирали лыжи, палки, варежки…