Ясные дали

— Сможем, — решительно ответил Санька. — Среди слесарей и электриков найдутся механики и радисты.

— Хорошо, — согласился Сергей Петрович. — На этом и остановимся. Я попрошу одного инженера-радиста, он кое-что подскажет.

Несмело постучав, в дверь просунул голову Павел Степанович. Один из рабочих, выйдя из парткома, встретил мастера на улице, известил его о нашем совещании у секретаря, и вот он очутился здесь.

— Здравствуйте, Павел Степанович! Заходите, вы очень кстати: обсуждаем важный вопрос!..

— Слышал, товарищ Дубровин, — опередил его мастер и повернулся к нам; морщинки на его лице как будто разгладились, глаза засияли молодо и одухотворенно: — Не знаю, что вы наметили. Но это должно быть произведением искусства! Поняли? Чтобы Иосиф Виссарионович сказал, что у вас… это самое… золотые руки, — строго и с важностью напомнил нам Павел Степанович.

— А разве вы не уверены в своих учениках? — спросил Сергей Петрович.

Мастер приподнял палец:

— Вы их, может быть, не знаете, товарищ Дубровин, а я их изучил досконально. Они все сделают! Вот, к примеру, Фургонов… Талант! Голова не шибко развита, а рукам — цены нет. Или вот Ракитин, Кочевой, да и Маслов тоже…

Узнав о том, что мы решили изготовить радиолу, мастер поддержал:

— Что же, подумаем, поспорим и… это самое… сделаем.

— Сами понимаете, Павел Степанович: это должно быть сделано очень хорошо, — заметил Сергей Петрович, задев самолюбие мастера.

Палец Павла Степановича дотронулся до кармашка гимнастерки секретаря парткома:

— Товарищ Дубровин, вы не знаете, что такое дерево. В руках мастера оно дышит…

Опять позвонили. Сергей Петрович снял трубку и стал слушать. Я заметил, как выражение лица его сразу же сделалось недовольным, сердитым, черные глаза зажглись мрачноватым огнем. Положив трубку, Сергей Петрович снял с вешалки шинель и, застегивая пуговицы, наказал Никите:

— Все, о чем мы здесь говорили, обсудите на комсомольском собрании. Это задание должно многих подтянуть в учебе. Понял, о чем я говорю?..

Никита быстро привстал и ответил поспешно:

— Понял, Сергей Петрович. Завтра же и проведем.

— Если выпадет минута, зайду.

После его ухода наступило неловкое молчание, какое появляется в чужом кабинете в отсутствие хозяина, Павел Степанович запахнул ватный пиджак, надел кепку и шагнул к двери. Выйдя на улицу, он с сокрушенным удивлением вздохнул:

— Ах, вы!.. Ну, теперь… это самое… не плошайте!

Мелкими, но спорыми шажками он направился в сторону рабочего поселка, все еще удивленно покачивая головой.

3

Открытое комсомольское собрание происходило в красном уголке общежития. Никита прочно, по-хозяйски сидел за председательским столом и, положив перед собой руки, сжатые в кулаки, спокойно, несколько хмуро оглядывал присутствующих. Ворот его косоворотки был расстегнут, пиджак висел сзади на спинке стула. Рядом с ним — Лена; подбородок ее, как всегда, горделиво приподнят, из-под приспущенных век пробивался радостный свет глаз. Примостившись на уголке стола, Павел Степанович читал какие-то листочки, исписанные мелким почерком. Чугунов пристроился возле пианино и изредка, по старой привычке, покрикивал на особо шумливых:

— Цыц!

Несколько часов назад директор школы зачитал нам приказ о выпуске трех групп через шесть месяцев: вступали в строй новые цехи, заводу нужны свежие силы. Несмотря на то, что вопрос этот был решен окончательно, учащиеся продолжали обсуждать его и волноваться.

— Все-таки несправедливо это, товарищи, — размышлял Болотин, стараясь найти поддержку себе. — Набирали — обещали учить, программу наметили… И вдруг — на тебе! — через шесть месяцев…

— И за этот срок программу пройдем, — ответил ему Санька. — Не надо только хныкать.

— Это нереально, — возразил Фургонов, вставая и возвышаясь над сидящими товарищами. — Если взять одну практику, может быть, вытянем. А по части теории нереально. Я не берусь.

— Почему же нереально? — спросил Никита. — Если потребуется, то и теорию вытянем. Не забывай, что мы комсомольцы.

Фургонов усмехнулся, мотнул головой:

— Думаешь, у комсомольцев мозгов вдвое больше? Я этого за собой не замечаю, хоть я и комсомолец.

Развязный вид Фургонова, пренебрежительный тон его, а главное, то, что слова его находили отклик среди некоторых учеников, возмутили меня; надо было его осадить, и, встав, я сказал громко и отчетливо:

— Ну какой ты комсомолец? Что в тебе комсомольского-то? Учишься из-под палки. Беспорядок вносишь везде, на это ты мастер! У тебя комсомольский — один билет. И тот — дай срок! — отберем.

Фургонов задохнулся, лицо его вытянулось, щеки и шея стали наливаться краской; перегнувшись через головы сидящих, он спросил:

— А ты мне его выдавал, билет-то?

— Комсомол выдал, комсомол и отберет.

— А вот этого не хочешь? — Он сунул мне в лицо фигу и повертел ею перед моими глазами. — Видал?!

— Цыц! — раздался голос Чугунова.

Я спокойно отвел от себя руку Фургонова. Взвился штопором Болотин, крапины веснушек то сгущались на переносье, то разбегались по всему лицу, поминутно меняя его выражение.

— Что ты взъелся, Ракитин? Шуток не понимаешь!