Ясные дали

Я резко повернулся к нему: что он хочет этим сказать? В семье не без урода, а урод, выходит, я? Сергей Петрович, хмурясь, кивнул мне:

— Ну, ну, не сердись… Я ведь целый вечер голову ломал, когда получил от тебя письмо: никак не ожидал, что ты сделаешь такой крутой поворот.

— Мы и сами не ждали от него этакой прыти. — Никита неловко, двумя пальцами извлек со дна тарелки облюбованное пирожное.

— Может быть, я с самого детства об этом мечтал, да стеснялся признаться, — проворчал я, наклоняясь над чашкой чая.

— Я тебя не осуждаю, Дима, — быстро отозвался Сергей Петрович; он держал блюдце по-старомодному, на пяти пальцах, и это к нему как-то не шло, опрощало его. — Ты волен делать все, что хочешь, лишь бы занятие твое не оскорбляло и не унижало тебя, твоего достоинства. Если хочешь знать, мне приятно, что в тебе открылись такие способности. Я только одно хочу сказать, выражаясь военным языком: захватил плацдарм — укрепляйся, накапливай силы, чтобы идти дальше.

— Тут он маху не дает, — ответил за меня Никита. — Скоро на экране смотреть будем. Да и в школе он не последний.

Саня рассеянно смотрел в окно. Отсюда хорошо был виден город, весь оплетенный огнями, темные громады зданий в розовых и оранжевых заплатах окон; огни то смыкались в круги на площадях, то растягивались в ниточки, пропадая во мгле улиц.

— Ты что примолк, Саня? — спросил Сергей Петрович.

— Он не может примириться с тем, что Дима пошел по той же линии, что и он — в искусство, — объяснил Никита с присущей ему откровенностью.

— Болтаешь ты всякую ерунду, — неохотно проговорил Саня, держа стакан чаю в обеих руках, точно грел о нега ладони. — Мне Митяй не соперник…

Но сомнения Сани, его намеки, недомолвки, неопределенные усмешечки только острее возбуждали во мне упрямство идти именно тем путем, какой я выбрал.

Никита нарушил наступившее молчание, переводя разговор на другую тему:

— Как там у нас на заводе, Сергей Петрович? Что нового?

— Дела на заводе идут… Расширяемся, обстраиваемся. А вас назад на завод не тянет? — Сергей Петрович спросил это тем же слегка насмешливым тоном, каким, бывало, спрашивал меня: «Назад в деревню не тянет?»

— Вернуться назад — значит, сдать позиции, отступить, — ответил я. — А вы учили нас не отступать. Вперед и вперед!..

— Что ж, девиз правильный. Только возвращение назад не всегда есть отступление.

Я промолчал, не соглашаясь с ним.

— Отца моего не видали? — поинтересовался Никита.

— Часто вижу, как же — он член парткома. По-прежнему стучит, кует. Он ведь точно из кремня высечен… Хотя недавно прихворнул немножко. Заходил я к ним перед отъездом. Навести, говорит, их, чижиков, — всех то есть.

— Кто из наших ребят остался на заводе?

— Почти все. Уехали только вы трое, Лена да еще Иван Маслов. Тот в деревню свою укатил, на Волгу. Отпустите, говорит, Сергей Петрович, сил моих нет жить здесь. Сейчас в колхозе работает. Пишет, что доволен, счастлив. Вас вспоминает в каждом письме… Фургонов у нас в знаменитостях ходит, стахановец, портрет его висит возле проходной на Доске почета. Но все такой же дикий, вспыльчивый, как и был. Его и зовут — Фургон с порохом. Слышал, жениться собирается… — Сергей Петрович налил в блюдце чай, поставил на пальцы. — А из вас никто еще не нашел подругу жизни? — Он тихо рассмеялся. — Как идет жизнь, ребята! Помнишь, Дима, какими вы были, когда я подобрал вас, тебя и Саню, на пароходе? Смешные деревенские мальчишки: один — ежик, другой чересчур любопытен… Разве мог я подумать, что стану с вами пить коньяк и разговаривать о любви! А вот пришлось…

Никита тоже усмехнулся, только принужденно, грустно.

— Все хорошие девушки достаются почему-то другим, а плохая вроде камня на шее — ко дну потянет. — Он вздохнул и сознался: — Мне теперь долго ходить в холостяках…

— Почему теперь?

Никита свел брови, жалея, что проговорился:

— Да так как-то…

Сергей Петрович не стал расспрашивать, поняв, что с ним произошло что-то неладное; он взглянул на меня:

— А у тебя, Дима, этот вопрос, вопрос сердца, тоже не решен?

Мне вспомнилась история Никиты с Тоней.

— А у кого он решен?

— У Сани, например.

— Пример нетипичный.

— Разве преданность своему чувству — нетипична? — спросил Сергей Петрович. — Нетипично, пожалуй, другое…

Кочевой встал и в беспокойстве начал ходить от окна к двери и обратно. Дубровин с любопытством взглянул на меня:

— С тобой учится Нина Сокол. Надеюсь, ты с ней знаком? Как у нее дела?

Мне казалось, что он знает все и обо мне, и о Нине, и о Тайнинской, и, конечно, осуждает меня: в глазах его я выгляжу мелким, ничтожным. Я нагнулся над чашкой — стыдно было взглянуть ему в лицо.

— Мы ее все знаем, — выручил меня Никита. Саня круто повернулся, заговорил оживленно:

— Исключительная девушка! Умница. И талантлива. А какие у нее глаза… Я убежден, что она будет большой артисткой, если не Ермоловой, то Комиссаржевской… Женщины такой души редки. — Он покосился на меня черными блеснувшими глазами, огорченно махнул рукой: — Эх, да что говорить!..