Ясный берег

Снег летит за окошком.

К северу и югу, к востоку и западу — на тысячи

километров кругом «Ясного берега» снег, снег.

Женщина, которую любил Алмазов, была умная.

Начнет, бывало, Алмазов рассказывать ей про свои

тяжелые думы в госпитале или станет жаловаться, что от

работы отвык, нет, чувствует, прежней сноровки и

мастерства,— она слушает тихо, смотрит серьезным,

ласковым взглядом, потом положит на руку Алмазова

свою теплую руку и скажет: «Ну, что разволновался?

Жизнь человеческая не только из выпивки-закуски

состоит; из всякой всячины, душа, жизнь состоит. В

народе живем, с народом участь делим: что людям, то и

нам».

Много она знала таких слов и умела сказать их

вовремя и подать человеку душевную помощь. Алмазов

дивился: откуда такое? Четыре класса окончила, на

конвейере какую-то гайку накручивает, а ума палата!

И его тянуло все ей рассказать и обо всем узнать ее

мысли.

Тося пристанет: расскажи, как ты жил эхи годы; два

года назад в этом месяце где был, что делал? Он начнет

нехотя. Она сейчас же всплескивает руками и

перебивает:

— Ох, да что ты! Ох, вот ужас! Надя, послушай, что

папа рассказывает! Ох, и натерпелись же люди!

И окончательно пропадает охота рассказывать...

Та женщина поддерживала в доме чистоту и сама

ходила чисто. А у Тоси никакого порядка: только бы

мужа накормить и приодеть, а за собой не смотрит. Вся

ее приборка — раз-два махнуть веником да набросить

косо-криво чистую скатерть на стол. И девочек не

приучает к работе: только приказывает — подай то, принеси

это, а чтобы научить их самостоятельно что-нибудь

сделать, этого нет.

Наде было уже двенадцать лет, Кате — девять.

До войны они были маленькие, занятные. Щебетали,

как воробышки; Алмазов слушал их щебет и улыбался.

Он сделал им маленькие табуретки и стол.

Сделал до-м для кукол/Крыша дома снималась; крыльцо

было с перильцами, на нижней ступеньке крохотная

скоба для вытирания ног; в угловом окне форточка. Соседи

приходили посмотреть на дом и ахали — ну и игрушку

сработал Алмазов для своих детей. Такую ни в каком

магазине не купишь, ни за какие деньги!

Теперь дома не было: развалился, дощечки

потерялись... Дочери выросли. У Нади появились неприятные

гримасы. Держалась она развязно. Катя старалась во

всем ей подражать. В куклы они уже не играли, они

танцовали.

Надя научилась танцам в школьном кружке. Она тан-

цовала, собираясь в школу, возвращаясь из школы,

накрывая на стол. Танцовала дома, во дворе и на улице.

При этом она напевала: «ля-ля-ля-ля...» И Катя, глядя

на нее, тоже танцовала и пела. Алмазова это

раздражало до головной боли:

— Перестаньте вы прыгать!

Тося вступалась:

— И потанцовать детям нельзя.

— Делом бы занялись!—говорил он.—В глазах рябит.

— Танцы — тоже дело,— говорила Тося, глядя на на-

дины приплясывающие ноги.—У нее большие

способности.

Щека Алмазова начинала дергаться:

— Кто тебе сказал, что большие способности?

— Старшая вожатая.

— В балерины ее готовишь?

— А чем плохо, если будет балериной?

— Научила бы чулки штопать.

— Все ты недоволен! —уже с тоской говорила Тося.—

Все тебе не нравится — просто -руки опускаются — не

хочется жить!

И прекращала разговор. И Алмазову становилось

жалко ее, потому что тоска у нее была неподдельная, от

тоски она чахла и старела.

Она горячо любила мужа и детей и горячо желала,

чтобы в семье всем было очень хорошо, но не знала, как

это сделать. Она хваталась то за одно дело, то за

другое, взваливала на себя все заботы, всем старалась

угодить, и ни муж, ни дети не испытывали к ней за это

благодарности.

Как-то Алмазов позвал старшую дочь:

— Надя!

Та вошла с готовностью, напевая «ля-ля-ля» и думая,

что ее позвали по какому-нибудь привычному

необременительному делу — достать отцу из комода чистую

рубаху или сбегать за спичками.

— Вымой-ка пол,—сказал он.—Вон как наследили.

Она удивилась, но стала мыть. Вдруг бросила

тряпку, громко заплакала и сказала:

— Я маме скажу. Мама никогда не заставляет мыть.

— А я заставляю!—оказал Алмазов.—И если не

вымоешь, в кружок тебе больше не ходить. Поняла?

Плача, она домыла пол и убежала из дому —

«встречать мать, жаловаться», подумал Алмазов.

Эх, недаром он всегда хотел сына. Так хотел сына, а

Тося рожала девочек...

Тося пришла расстроенная, мельком взглянула на

вымытый пол и сказала:

— Хоть домой ле приходи, право. Меня мачехой

ругал, а сам хуже отчима. Как она помыла? Все равно не

мытье это.

— Один раз плохо помоет,— сказал Алмазов,— другой

раз плохо, потом научится.

— Да к чему это, детей заставлять,—сказала Тося.—

Как будто я -не сделаю.

— Вот именно, чтобы тебе не мыть, я ее заставил.

Должна приучаться.

— Меня с шести лет бабка с дедкой заставляли все

делать,—сказала Тося, слегка задыхаясь, — так пускай

мои дети в неге живут. Это им советская власть дает.

— Советская власть тебя не учит паразитами детей

растить!—не сдержавшись, закричал Алмазов. Тут же

раскаялся: уж это никуда не годится — кричать на

Тосю.

— Жизнь,—сказал он обычным своим негромким

голосом,—не из одних танцев состоит. Из всякой всячины

она состоит. Сама знаешь. И к жизни надо детей

готовить. За это с нас спросится, с тебя и с меня.

Говорил и видел: ничего она не понимает, только