Ясный берег

Сеновал был устроен под крышей дома, из сеней вела

к нему приставная лестница. Коростелев стоял внизу

около лестницы и оттуда окликал тихонько.

— Ну, не сплю, — отозвалась она наконец. — Что

тебе?

— Нет, так, ничего,— сказал он.— Я вам только

хотел сказать, что Иконников на ней не женится. Я на ней

женюсь. Спите дальше, мама. Не сердитесь, что

разбудил.

А Нюша после банкета пошла пройтись, проститься

с родными местами. До сих пор ни на один день она не

уезжала от них, и странно ей было думать, что завтра

ее здесь не будет, — что-то новое, непривычное

окажется перед глазами, какая-то другая начнется жизнь...

— Танечка, — сказала она подруге, которая не

отставала от нее, — ты иди, пожалуйста, тихо, не говори

ничего.

— Нюшечка, я понимаю! — ответила Таня. — Я буду

молчать.

Она пошла не рядом с Нюшей, а шага на два позади

и честно молчала всю дорогу, только громко вздыхала

от чувств. И Нюше было приятно, что Таня тут близко

и сочувствует ей.

Чуть рассветало. Прошли по спящему поселку и

вышли на полевые просторы. Не сговариваясь, скинули

туфли: от высоких каблуков, от танцев горели ноги.

Дорожная пыль была глубокая и мягкая, еще по-ночному

прохладная. Пепельная зыбь пробегала по высоким

овсам.

«Значит,— думает Нюша,— впустую цвела-расцветала

любовь...»

Проснулись птицы; ликующий щебет несся из рощи.

«И чем она его приворожила? Ничего в ней нет такого

осо-бенного...»

Они вышли к кирпичному заводу. Рабочий день еще

не начался, нигде ни души; из труб больших печей, в

которых вчера обжигали кирпич, еле заметный сочился

дымок, и пахло гарью. Цвели ромашки. В карьерах ярко-

коричневые срезы глины. «Большие какие ромашки», —

подумала Нюша, сорвала ромашку и воткнула в волосы

над ухом. И Таня сорвала ромашку и воткнула в

волосы...

«Совсем ничего особенного. И это несправедливо. Это

самое обидное! Он пожалеет. Мы еще увидимся, и он

пожалеет. Эх, подумает, не ту полюбил, было б мне Нюшу

полюбить... Так, значит. Не вышла у меня любовь. Но

все другое выйдет, вот выйдет же, хоть бы что тут! В

соревновании моя победа, и во всем дальше будет моя

победа, я докажу! Вот такими слезами еще поплачет

Дмитрий Корнеевич, что меня упустил!»

«ЗвО'Ннн... Звоннн...» — донеслось издалека. Это

утренний сигнал к началу работ; подает ею сторож на второй

'ферме, ударяя молотком о стальную рельсу.

— Пошли, Нюшечка, обратно, — жалостным голосом

сказала Таня. —Мне на работу время.

— Иди, — сказала Нюша, — я еще пройдусь.

Она пошла через город. Улица Дальняя. «Вот в этом

доме она живет. Красивенькая, конечно. Ну, и что?

Только что уезжать надо, а то бы еще поборолись, Марьяна

Федоровна! Еще неизвестно, чья бы взяла.

Образованные вы и красивенькие, а еще ни-че-го

неизвестно...»

Марьяна Федоровна в этот час сладко спала. Сни-

лись ей счастливые сны, и не знала, не ведала она о том,

что мимо ее дома, по другой стороне улицы, прошла

маленькая девушка с горем в сердце и с обидой против

нее.

На левом берегу, в тишине, под теплым бархатным

ветерком медленно похаживали коровы. Среди них Ню-

ша разыскала Стрелку.

— Ну, прощай, — сказала она. — Не забывай.

Стрелка перестала щипать траву и повернула голову

к Нюше с тем довольным, разнеженным видом, какой

бывает у жиеотных на летнем пастбище.

. — Да, вот уезжаю, да! — звенящим голосом сказала

Нюша. — Не я теперь с тобой буду, да, да. А ты ничего

не понимаешь!

Стрелка махнула длинным хвостом и вдруг

замычала — так тревожно и грозно, что со всех сторон

послышалось ответное взволнованное мычанье. Нюша

засмеялась, заплакала и пошла проститься с другими своими

коровами...

На обратном пути, уже в послеобеденный час,

усталая и заплаканная, она еще раз забежала в

профилакторий.

Настасья Петровна очень занята: двадцать семь

новорожденных телят! Все-таки она оторвалась от работы

и постояла с Нюшей на порожке. Солнце пылало и

палило, и у Настасьи Петровны сами собой зажмурились

глаза, когда она вышла из пахнущей свежим сеном

прохлады профилактория.

— Едешь?

— Еду, — вздохом уронила Нюша.

— А грустить не надо, — сказала Настасья

Петровна. — Сколько раз еще приедешь и опять уедешь. И

проводы, и встречи — все еще будет.

— Все будет, правда? — переспросила Нюша,

перебирая концы пояска.

— Все.

Нюша коротко, глубоко вздохнула и обняла Настасью

Петровну.

— До свиданья, — сказала она ей в плечо.

...Под вечер линейка, запряженная добрым

жеребчиком, стояла около дома. Степан Степаныч укладывал

поудобнее сено и накрывал его ковриком: лучший выезд

'предоставил совхоз для Нюши. Девушки, пришедшие

проводить, стайкой стояли в сторонке.

Степан Степаныч вынес чемодан, а мать кошевку с

едой; ручки кошевки были связаны вместе, чтобы еда

не растряслась и не выпала; горлышко бутылки, бело-

мутное от молока, торчало из кошевки.

— Молочко-то спеши выпить, — сказала мать, — а то

не скисло бы.

— А ты его кипятила? — спросил Степан Степаныч.

—• Нет, — сказала мать, опустив руки. — Не кипятила.

— Кипяченое не скиснет, — сказал Степан Степаныч.

— Как же я вскипячу, — сказала мать, — она

кипяченного сроду не пьет.

Они говорили взволнованно и серьезно, будто нивесть

что зависело от этого молока.

Торопливо подходила Таня, вся красная: красная