Ясный берег

начальственным голосом.— А то, имей в виду, нехорошо

будет. Завтра с утра!

«Не выдержал, дал-таки ей поблажку,— думал он,

.быстро шагая по улице.— Начал как надо — «корми семью,

и айда», а кончил — «приходи завтра». И что за характер

дурацкий! Этак все из меня веревки вить будут... А ведь

она и завтра не явится, хоть пари держать — не явится.

б

Любит его... Если бы меня так полюбил кто-нибудь, я бы

по.гроб жизни был благодарен и дорожил...» На секунду

ему стало грустно, что его никто не любит. Вот — и

молодой, и наружность не хуже, чем у других, а не любит

никто. Встречи эти фронтовые... Где та, с золотым до

удивления хохолком, с которой он познакомился в

Белостоке? Даже на письмо не ответила... Где черноглазая,

которая говорила: «Ух, какой вы высокий, а муж еще

выше!» и все показывала карточки мужа... Ерунда это

Есе, грусть одна, а не любовь.

Долго задерживаться на этих мыслях не приходилась:

сейчас бюро райкома будет слушать его отчет.

Неделю назад Горельченко, секретарь райкома,

приезжал в совхоз. Обошел все фермы, говорил с людьми.

Коростелев и Бекишев, секретарь партбюро, ходили с

ним и все ему рассказывали. Он слушал внимательно,

глядя тяжелым, без улыбки, взглядом, потом сказал:

— Ну что ж, доложите на бюро.

И не сказал, что он думает о делах совхоза.

Коростелев, который еще не разобрал, симпатичен ему

Горельченко или не симпатичен, немного разочаровался:

коллегиальность — коллегиальностью, но разве не

может секретарь райкома в частном разговоре высказать

свое личное мнение? Кажется, есть за что нас

похвалить...

Приехал Горельченко в совхоз в семь утра и пробыл

до обеда. Ему предложили пообедать (поварихи

специально готовили, хотели угостить повкуснее); он сказал:

— Спасибо, я у чкаловцев пообедаю.

И уехал в колхоз имени Чкалова.

Теперь у Коростелева посасывало под ложечкой: что-

то будет на бюро? Хоть бы похвалили,— чтобы выйти

после заседания с независимым лицом, как вышла

прошлый раз заведующая районо, которой записали

«признать работу удовлетворительной». Почему Горельченко

с ним неласков? Неспроста тогда отказался от обеда и

поехал к чкаловцам. Все районные работники едуткчка-

ловцам, в совхоз редко кто заглянет. Даже Данилов,

директор треста, был всего один раз: он считает, что

«Ясный берег» в лучшем положении, чем другие совхозы

треста. А по сути дела, тоже положение не из

блестящих, где там!

Первое знакомство Коростелева с Горельченко

произошло вскоре после демобилизации.

Осенью 1945 года Коростелев двигался с запада на

восток в громадном потоке демобилизованных. Четыре

года он прослужил в Красной Армии и с честью

возвращался домой.

Не сразу оборвались связи с родной дивизией: на

первых станциях встречалось много знакомых,

завязывались свойские разговоры, в разговорах общие вставали

воспоминания, упоминались имена общих командиров...

Чем дальше от дивизии, тем меньше знакомых лиц.

Далеко от дивизии — ни одного знакомого лица, и тебя

никто не знает, а людей все больше и больше — лавина

людей, сила людей!

Поезда шли по расписанию и сверх расписания, но все

одинаково перегруженные. На станциях толчея, у касс

длинные очереди. Железные дороги были заполнены

людьми в шинелях, с солдатским багажом на плече:

мешок, сундучок, в сундучке барахлишко, в мешке хлеб.

На одной узловой станции Коростелеву пришлось

долго дожидаться пересадки.

Бесконечно тянется ночь, когда лечь негде,— сидишь

в неудобной позе на чемодане.

Одна только лампочка, слабо накаленная, горела на

потолке, да косо падал через окна бледный свет с

перрона, Густым и горьким махорочным дымом был напол-

нен вокзал — сегодняшним дымом, вчерашним,

позавчерашним... Лампочка светила сквозь махорочные облака.

Кругом на мешках и сундучках спали люди в сапогах и

шинелях,— не пройти... Плакал ребенок; женский голос

сонно успокаивал его:

— Шш... Шш... Баиньки... баиньки...

Коростелев то задремывал, то просыпался, смотрел на

часы, ставил затекшие ноги в другую позицию. Ребенок

разбудил его, он очнулся, растер ладонями лицо,

закурил.

Невдалеке поднялся человек. Свернул папироску, стал

чиркать зажигалкой. Чиркал, чиркал — огня нет.

Коростелев достал свою, дал. Человек закурил — осветилось

большое лицо с большими черными бровями, у виска

узловатый шрам.

— А интересно,—сказал человек, возвращая

зажигалку.

— Что интересно? — спросил Коростелев.

— Вот это все интересно.— Человек повел кругом

рукой.— По домам, значит. Сделали дело, и по домам. Из

одной армии в другую: землепашцев, строителей.

Страница истории дописана — начинаем новую... Л ведь

некоторые прежнюю профессию забыли, заново пойдут

жить... Вы какую имели специальность?

— Веттехник.

— Обратно в ветеринары?

— Вряд ли.

— Разонравилось?

— Отвык.

— То-то.

Потревоженный разговором, заворочался еще один

спящий. «Поезд-то пришел, пришел поезд?» — спросил он

неразборчиво, коротко вздохнул и опять уронил голову

на мешок.

— Спи, сержант, спи! — сказал человек с черными

бровями. — Придет твой поезд. Сапоги убери, а то сосед

обидится... Сколько этими сапогами за войну пройдено?

Сколько всеми нашими сапогами пройдено? Подсчитать

бы общий километраж. Помните, как все двинулось на