Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Я брошу в огонь душистый чабрец… Мужской голос сказал это в самое ее заледеневшее ухо, и она открыла глаза, глядя, как медленные переливы красного света мерцают на беленой стене. Ей по-прежнему было холодно, пальцы казались сосульками, и Ника испуганно рассердилась на себя. И понес же ее черт днем на скалы! Она, конечно, ходит туда почти каждый день, потому что ждать, когда кончится мертвая мартовская весна уже невмоготу, сидя в доме. Но вот сглупила. С утра вылезло солнышко и показалось — да вот же она, весна, вспомнила, наконец, что тут без нее плохо. И Ника ушла, оставив дома шапку, ходила по песку, подставляя легкому ветру холодные щеки, дышала, садилась на корточки, рассматривая тонкие листики, вылезающие из-под жухлых осенних стеблей. Искала первые маленькие цветы. Нашла, конечно, — такие крошечные, что только смотреть на них, даже сорвать нельзя, и не понюхаешь. А потом солнце ушло в облака, их становилось все больше, толкались по серому небу, наползали друг на друга, будто им тесно. И расцветились багровым и сизым, пошли перетекать больными прекрасными оттенками. Настолько дивной была эта лихорадочная красота, что Ника, совсем озябнув, еще час простояла неподвижно на склоне, задирая голову и следя за медленным ходом небесных щупалец. Замирала от счастья. А после побежала домой, радостно думая, вот сейчас чай, она сделает ужин, и нужно протопить сауну, а потом вместе под одеяло, согреться и уснуть, не размыкаясь. Дрожь била ее все сильнее и наконец, решившись, она откинула шубу и быстро встала, боясь передумать. Укуталась в старую куртку Фотия, ей почти по колено, сунула ноги в его длинные сапоги. Благоразумно натянула на голову толстую вязаную шапку. Выскочив на крыльцо, захлопнула двери. Сауна так сауна. Когда она, как следует, нагреется, Ника пойдет туда, минут на сорок. В большом доме, как и в старом, тоже есть звонок, и если Фотий сказочно вернется через два часа, даже если она будет сидеть в крошечной парной, прогоняя из нутра сырой холод, то уж побежать и открыть засов она сможет, а после сразу обратно. Это не по степи полдня разгуливать. Стеклянные мозаики на входной двери были зашиты фанерой. Да Ника их и не стала открывать. Отперла узкую дверь, что вела в полуподвал из-под лестницы. Порадовалась тому, что окошко, забранное толстым стеклом, смотрит в ту сторону, куда уехала «Нива». И, пройдя через молчаливый холл, помахала рукой идолу, стоящему на полированной стойке. Над кожаными диванами появилось новое — огромный, во всю стену, снимок морской волны в белых ослепительных пенках. Волна стояла, показывая полупрозрачный, просвеченный солнцем живот, в нем крутились мелкие веточки, клочки зеленых водорослей и серебристые узкие рыбешки. Как всегда, Ника не удержалась и щелкнула выключателем. За матовой стеной загорелись тайные лампы, волна ожила, совсем настоящая, толстая, хотелось сунуть руку в плотную зелень и коснуться пальцами быстрого чешуйчатого серебра. Ника оставила волну пожить, светясь, и спустилась вниз, свернула от бара с медвезиллой в другую сторону.

Открывая невзрачную дверцу, опустила рычаг на котле, проверила цифирки на датчиках, выставила время и температуру. Вот и все. Через час парная прогреется. А пока нужно вернуться в старый дом, подбросить угля в печку и посидеть там, чтоб не мерзнуть в закрытом пустом корпусе. Согреть чаю. Или бульона. Совсем не хочется, но нельзя заболеть. Именно потому, что беспокойно и тревожно, как там Марьяшка и Фотий. Кутаясь в куртку, вернулась и села на диван с ногами, снова укрываясь шубой. Старые часы монотонно тикали. Казалось, суетилась так много и долго, а всего-то прошло пятнадцать минут, с тех пор как побежала включать котел. Хорошо, что днем позвонила маме и долго болтала с Женечкой.

Хорошо, что оставила его до апреля в Южноморске, а так просился.