Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Что как? — он склонил голову, будто для того чтоб лучше слышать.

— Как попрощались? Поцеловались, да? Да? Она тебя обнимала? Лезла к тебе? Выкрикнула и стала ждать, чтоб расхохотался над ее глупостью.

Тогда можно будет, наконец, вскинуться, прижимаясь к его груди, обхватить поясницу ногами. Никому не отдавать. Но он был серьезен. И это пугало.

— Да. Она всю дорогу строила мне глазки. Что-то там щебетала, со значением. Ника, ну я же не пацан, понимаю, что это и для чего.

— И скажешь, тебе совсем-совсем не хотелось? Чтоб ты. И она…

— А тебе так сильно-сильно нужно это знать? Он по-прежнему прижимал ее, дышать было тяжело, а после этих слов дыхание замерло и грудь сдавило уже изнутри. Ей казалось, мир превратился в коробку с железными глухими стенами, она мечется в ней, разорванная на миллион клочков, и уже не собрать. Не понять, о чем думать, что решать и что после этого делать. Потому лежала молча. Стало прохладно над голой грудью, а дыхание все равно не возвращалось. Фотий отпустил ее руки, поворачиваясь. И Ника напряглась, готовая обнять его спину, когда ляжет рядом. Но он, сдвигая ее ноги, сел, нащупав, подхватил футболку, натянул через голову. Поднимая ноги, надел трусы и нашарил тапки. Встал. Она втянула воздух в грудь, чтоб сердце не остановилось.

— Пойду в холодную. Там посплю. Высокая фигура заслонила бледный ночной свет, текущий из окна, перечеркнутого деревянным крестом рамы. Открылась и закрылась дверь, негромкие шаги стихли. Ника села, обхватила согнутые ноги руками и прижалась щекой к горячим коленкам. На место злости пришла пустота. Железная коробка сузилась, стискивая разорванную Нику, и застыла. Да что ж это? Ушел от всех ответов, как рыба, ни разу не успокоил.

А так легко это было сделать. Большой, здоровый старый дурак, ну сказал бы — люблю, сто раз люблю, спи моя Ника-Вероника. И сейчас спали бы вместе. Обнявшись. Спали? — ехидно спросил внутренний голос, — или ты снова пилила бы его, вываливая свои подозрения, все-превсе, все эти мелкие и такие важные, такие больные мелочи. Она покаянно вздохнула. Легла, укрываясь скомканным одеялом. И села снова, откидывая его. Пилила бы, да. Не могла бы удержаться. И не дала бы поспать. Вздыхая, встала, сунула руки в старую любимую рубашку. Скомкала одеяло, прижимая его к животу. Высунув голову в дверь, прислушалась.

В гостиной, где спал Пашка, курлыкал телевизор голосом какого-то политического деятеля, прерывался аплодисментами и снова курлыкал.

Дверь туда была закрыта. И хорошо, еще не хватало, чтоб Пашка застукал ее в коридоре в рубашке, но без трусов, а искать их Ника не захотела, торопясь. На цыпочках пробежала мимо гостиной и толкнула дверь в холодную комнатку. Фотий лежал на узкой тахте, укрытый старым колючим пледом, закинув за голову темные руки, глаза блестели в сумраке.

— Одеяло вот, — скованно сказала Ника и, стащив плед, укрыла мужа до подбородка.

— Спасибо. Постояла и, откинув край, легла рядом, свисая боком с неудобной тахты. Фотий подвинулся к самой стене, обнимая ее поперек живота, чтоб не упала.

— Не могу без тебя там, — пожаловалась она ему в подмышку, закидывая колено на живот. Он поцеловал ее в макушку. Прижал крепче, и Нику накрыло счастье.

Вздыхая и изредка шмыгая, медленно подбирая слова, она рассказала ему о ночных событиях: о Пашке и Ласочке. О рваной фотографии с Марьяной рассказала тоже. И про ее аборт. Замолчала, чувствуя, как его тело напряглось под ее щекой. Вот он протянул руку, привычно нащупывая на столе пачку сигарет. Еле слышно крякнул — и стол и сигареты остались в спальне.

— Принести? — Ника шевельнулась, но он покачал ее, прижатую к себе.

— Лежи. Вот значит, как все скручено… Теперь я тебя понимаю. А я думаю, что ж меня отправила с этой зверушкой?

— Так ты подумал, что я? Что я специально? Чтоб она тебя, что ли?

Из-за этих ночных мужиков? — Ника приподнялась, вглядываясь в темное лицо.

— Это ты у нас думатель. Нет, удивился просто. Лежи, не вертись, свалишься. Я тебе расскажу кое-что. Она послушно легла, прижимаясь щекой к его мерно дышащей груди.

Закрыла глаза, чтоб пока он собирается с мыслями, еще раз окунуться в счастье. Чуть было не разбежались спать по углам! Кажется, самый умный ее поступок этого вечера — одеяло у живота и прогулка без трусов в холодную комнату. Что доказывает снова — она влюбленная по уши дура. Вот как это бывает, когда любишь.

— Я очень любил Катю. Ты меня не узнала бы тогда, Ника-Вероника.