Ястребиная бухта, или Приключения Вероники

На плите приподнялась на кастрюле блестящая крышка, красные пенистые потеки, съехав, погасили синий венчик газа. Запахло горелым. Марьяна встала, механически двигаясь, выключила газ, передвинула кастрюлю, вытерла коричневую поверхность, обтерла глянцевый бок, включила газ, утвердила кастрюлю снова и села, не заметив, как вставала…

У Ники спрашивать совета нельзя. Ника предупреждала ее, кричала, пытаясь вдолбить. А она? Тоже мне, шерлок холмс, а, ты ревнуешь, тебе завидно, что у меня такой Токай, эдакий Токай… Да и разве Ника поймет, разве могут быть у нее такие вот мысли, какие когда-то баюкала в себе Марьяна… Наверное, не зря Ласочка положила на нее глаз. Наверное, она права – все они сами хотели сюда, в эти серые конверты, на бесстыдный глянец цветных фотографий.

Пашка? А что его спрашивать. Его самого надо уберечь. Пару недель тому несколько раз видела его, когда выходила с Максом, и хмурый Иван распахивал перед ней дверцу синего опеля. В первый раз испугалась, что он подойдет, кинется в драку. Сердце зашлось от ужаса. Но стоял далеко, смотрел напряженно, будто заклинал взглядом. Не подошел. И его не увидели. После третьего раза она сильно разозлилась. Чего маячит, уже б кинулся и сделал. И она бы кинулась, между ними. Защитила бы. Спасла. И может разорвалось бы все, еще тогда.

Но больше не появлялся, видно, махнул своей длинной рукой, забыл. И вот тогда ей стало паршиво, так паршиво, что она, когда Макс уехал утром, достала из бара початую бутылку коньяка и напилась, зная, что до трех часов ночи успеет выплакаться, поспать и протрезветь. Наливала в хрустальную рюмку жидкий темный янтарь, выпивала глотком. С нехорошим холодом в сердце пыталась разобраться в себе. И боялась сказать словами то, что чувствовала. Он ей нужен. Оказалось, он, как ее собственная рука или нога. И потерять его, длинного, гибкого, летом черного, почти как его тюленья гидруха, невыносимо. Тогда так и не сказала себе. Поспешила напиться, чтоб мысли порвались в клочья. Потому что стыдно! Стыдно бежать за одним, чтоб после кидаться обратно. Она сама выбрала.

Картошка! Надо пожарить, а еще не чищена. Марьяна вскочила и, смахивая слезы, торопливо выкатила из-под стола ящик с крупной ровной картошкой, уложенной в сеточки. Уселась, быстро работая ножом. И кивнула, шмыгая носом.

Фотий. Только ему можно. Все рассказать, пусть он подумает. И скажет ей, что и как нужно сделать. Он ведь говорил тогда, на прощание – если надо будет, обязательно помогу.

Кинула нож в миску, побежала в спальню, вытирая руки о подол фартука. И остановилась, глядя на витые рожки стильного телефона. Нельзя звонить. Макс проверяет, куда были звонки, это ведь межгород. Да и по телефону разве можно такое решать.

К обеду стол был, как положено, сервирован, солянка благоухала специями и томленым мясом, ломтики картошки золотились на плоской тарелке. Марьяна успела еще испечь бисквит с цукатами. И сидела напротив Макса, одетая в симпатичное домашнее платьице и туфельки на невысоком каблучке. Улыбаясь, смотрела, как ест – вкусно и быстро, ловко, аккуратно. Прожевывая кусочек балыка, Макс кивнул в сторону спальни:

- Я там привез кое-что, примеришь? Кружавчики, ленточки.

Она встрепенулась и под его благосклонным взглядом убежала в спальню. На постели валялись хрустящие пакеты. Села, трогая пальцем прозрачный целлофан. Чулочки с кружевной широкой резинкой. Очередная блядская рубашонка в тон, красная, к черным чулкам. Отдельно в пакетике – бархотка на тонкую шейку.

- Нравится? – прищурясь, стоял в дверях, и на сытом лице – уверенность в том, что конечно, нравится, а как по-другому. Она же такая вот. Надеть и прыгать перед зеркалом.

- Еще как! Спасибо…

Он потянулся, упал на постель, сдвигая пакеты.

- Шторы закрой, Медведик. И не мельтеши, в гостиной тоже зеркало. Разбудишь в три.

Марьяна собрала пакеты, прижимая к груди. Выпрямилась, с ненавистью глядя на довольное красивое лицо. И вовремя отвела глаза. Он открыл свои, позвал недовольно, указывая пальцем на щеку.

- А где мое спасибо?

Становясь на коленки, прикоснулась губами к гладкой щеке.

- М-м-м, мой сладкий, мой-мой-мой, спасибо тебе, Макс.

- Угу…

- Я завтра в поселок поеду, Иван когда меня сможет отвезти?

Темные глаза резко открылись.

- Зачем?

Она пожала плечами, по-прежнему стоя над ним на коленках.

- Там предки. Давно не была, надо проведать.

- А… - снова закрыл глаза, - не надо. Перебьются.

- Макс. Я хочу поехать.

- И ты перебьешься. Машка, не мешай, у меня еще тренировка. Иди.

В три она его разбудила. Умываясь, он прокричал через шум воды:

- Мишутка, не забудь, тебе к Иванне, марафет наводить. Дамочке я уже заплатил. Ручки-ножки, чтоб все красивенько. Я к Михалычу зайду, в гараж, и поеду.

Одна в пустой квартире она сначала хотела обойти все комнаты, посмотреть на них в последний раз. Но что там смотреть? На картинки, которые сам Токай выбирал? На обои, которые клеили без нее, и мебель, пышную, с кручеными золотыми накладками. Да гори оно все огнем.