Ястребиная бухта, или Приключения Вероники

- Нет, - сипло сказал Ваграм, и поднял лицо, оглядел всех черными глазами, - я скажу. Это такая любов.

Выставил перед собой смуглую ладонь, как бы пресекая возражения.

- Да! Любов! Я знаю, что ты женатая, что муж у тебя, но я все равно тебя полюбил! И буду!

Фотий, откидываясь на спинку стула, открыл рот. Пашка в дверях кашлянул и задержался. Ника моргнула глазами, в которых вдруг защекотало. Встала, бережно укладывая на теплое сиденье спящего Фаню и тот свесил крошечный толстый хвостик, чмокая во сне. Подошла к Ваграму и, беря его за плечи, расцеловала в горящие щеки.

- Ты мой герой! Спасибо тебе! А то видишь тут канавы сплошные с лопатами.

- Кстати о лопатах, - вспомнил Фотий, хмурясь, - а ты часом не в курсе, успел ли Беляш убежать? Или… Ты, Никуся, извини, что настроение порчу, но все же.

Ваграм прокашлялся, возвращаясь к реальности. Кивнул.

- Живой он. Дядя Фотий, я после, можно я после расскажу. Но он не придет уже.

Ночью, лежа рядом в постели, Ника и Фотий неожиданно поругались. Сперва обсуждали дневные события, смеялись и подшучивали друг над другом, вспоминали бедного Пашку, который снова успел к шапочному, вернее, к капюшонному разбору. А потом, когда Ника стала вслух прикидывать, куда бы в доме пристроить Ваграмчика, Фотий вдруг рассердился.

- Ника, не нужно. Я понимаю, ты хочешь, как лучше, но зачем дразнить мальчишку? Он будет ходить за нами хвостом, вздыхать.

- Ну и что? Он живет там у тетки глухой, никому не нужен. Как значит, Марьяшка попросилась, ты согласился. А если мальчик, то сразу нельзя?

- Нельзя, - упрямо ответил Фотий, - сама подумай. Ему пятнадцать. А мне старому пню, скоро полтинник будет. Зачем ты наверчиваешь сложностей?

- Так ты меня ревнуешь? – ахнула Ника, приподнимаясь и всматриваясь в загорелое темное лицо, - не крутись, ты меня ревнуешь к этому пацану? О-о-о…

- Спи уже.

- Нет, ты скажи! – в ее голосе вдруг зазвенели слезы, и Ника с ужасом почувствовала, сейчас истерически расплачется, непонятно от чего.

- Сказал, спи. – Фотий отвернулся, горбя спину.

И вдруг за распахнутым окном, прокашлявшись, благородный ломкий голос заявил:

- Не надо беспокоиться, дядя Фотий. Я сам не хочу. Я уйду, потому что, мне работа нашлась, и буду бармен. В новом баре, где вашей жены Ники подруга и друг. Я попросился и меня взяли. Спокойной ночи.

Тихие шаги прошлепали, удаляясь.

Фотий, шепотом выругавшись, вскинул большое тело, надавливая животом на Никины плечи, закрыл окно и свалился обратно, обнимая ее и притискивая к себе. Поцеловал в нос.

- Никуся. Ну, ты что? Устала, да? От всего устала. Не плачь. Ты не забыла, есть одна вещь, очень важная. Я тебя люблю, и ты моя-моя Ника.

Она сжалась в комок, подтягивая колени, чтоб уместиться целиком, чтоб вокруг был только Фотий, его руки, твердый живот, грудь с мерно стучащим сердцем. Упираясь теменем в подбородок мужа, пожаловалась вполголоса:

- Устала. А еще я очень люблю тебя.

- Да.

- А почему пякка?

- Что?

- Пашка орал. Когда они там национальный вопрос решали. Помор пякка, это как?

- А. Это прадед мой, он из Кандалакши, поморы губари, по-другому – пякка. Суровые, белобрысые, рыбу промышляли.

- О Господи. Так ты у меня пякка…

- Ага.

Глава 26

Синий опель стоял в пятнистой тени старых платанов. Дверцы распахнуты, и рядом, Ласочка с досадой нахмурила тонкие брови – незнакомый парень, низкий и очень широкоплечий, прислонился к облезлому стволу, хлопает себя по карманам светлых брюк. Новый шофер. Паршиво. Но ничего. Волосы она состригла и покрасила, но под черной короткой стрижечкой – все та же очаровательная Ласочка. Подойти, улыбнуться, что-то спросить, беря за пуговку белой рубашки… А когда вдалеке у ворот большого дома с разными балкончиками и цветной высокой крышей появится Токай, просто сесть, с улыбкой, на заднее сиденье. Токай ее сразу не выгонит, главное – успеть проскользнуть в машину на несколько минут раньше него, отвлечь быковатого шофера, чтоб сунуть руку в пакет и отвести рычажок до щелчка, на пробке пластиковой бутылки, набитой тем, что сочинил у себя в комнате отличник Димочка Быковский. А там… Всего-то десять минут продержаться, болтая с Токаем.

«Все равно умирать»…

Звонкий голос пропел, будто сам собой любуясь, и пятна тени легли по-другому, запестрев в жарком ветерке. Да-да, именно так.

Он пел это в уши, когда, выпив пару рюмочек из бесконечной димоновской бутылки, она засмеялась, поняв, что нужно сделать для Марика-Кошмарика на прощание. И легко вскочив с продавленного кресла, ушла в кухню, вытащила из-за вонючего мусорного ведра пыльную бутылку давно выпитого шампанского. Ведро упало, рассыпая по затоптанному полу объедки и скомканные бумажки. Но Ласочка не оглянулась, удобнее беря бутылку за горло.

- Все равно умирать! – спел голос. И первое зеркало в комнате треснуло под звонким ударом. Уронило из паутины трещин острые осколки на старый ковер.