Ястребиный князь

Руки так и чесались подточить бойки и даже перепаять цель, но, слава богу, Полудин, поразмыслив, все же не решился на болезненное хирургическое вмешательство. Бывалый охотник знавал случаи, когда оставленное в домашнем покое больное нечищеное ружье выздоравливало само собой и, к великой радости хозяина, начинало бить без единой осечки, с прежней нацеленной силой.

Шли месяцы, но ружье, закутанное в холстинку, не выздоравливало.

«Что же случилось? Может, сглазили ружье?» – петлял в догадках Полудин.

И все чаще приходила на ум странная прошлогодняя встреча в Галямином бору, близ Озера.

Вдоволь наохотившись с ботничка в камышово-тальниковой засидке, Полудин возвращался к своему шурину в деревню Алешунино окрайком Озера по лесной, густо припущенной прошлогодним опадом тропинке. Волглый вечерний туманец, идущий от Озера, рваной тянучей пряжей окутывал нежно-зеленые косицы прибрежных берез, розоватые кусты ивняка, облепленные желтым роем цветенья, побеги черной ольхи с ее лакированными листочками.

Еще не просохшая Квитка, подтянуто-худая, со сбившимися черными кудряшками, трепыхая лопушистыми ушами, бежала впереди Полудина на незримо длинном и все же ограниченном поводке. Собака принюхивалась к пахнущей брусничным перебродом дороге и, видимо, устав от однообразно тяжелого духа, то и дело сбегала на травяные обочины, чтобы, мечтательно склонив лобастую голову, втянуть в себя легкий аромат лилово-желтых первоцветов.

Вдруг спаниель укротил трусцу, настороженно повел ушами, однако не сделал охотничью стойку, только негромко, предупреждающе тявкнул, скосив красновато-черный зрак в сторону хозяина: там человек!

«Ко мне! Рядом!» – не говоря ни слова, Полудин требовательно хлопнул рукой по грязному завороту длинного сапога и привычно, не отдавая себе отчета, поправил на правом плече ремень потяжелевшего после охоты «Пордэя».

Квитка залипчиво жалась к ноге хозяина – даже сквозь резиновую грубь и байковый наворот портянки он ощущал ее беспокойство и дрожь. Похоже, она теперь приискивала не столько человека, сколько грозную дичину.

Зябким движением Полудин смахнул с плеча свой «Пордэй», по-солдатски не глядя, на ощупь, загнал в стволы два патрона с крупной дробью и мягким шагом, одолевая упавшие сучья и стараясь не ступать на скользкие, в тугих узлах, сосновые корневища, испестрившие змейками дорожку, двинулся к залитой дымным светом просеке.

Ветерок потягивал встречь. Можно было не особенно сторожиться, но Полудин предпочитал не рисковать.

Он скорее почувствовал, нежели разглядел старичка, сидящего на пне под вековым, еще не успевшим выметать сморщенные красноватые листочки дубом и деловито орудующего челноком в ячеях порванного невода. В своей замшелой лопоухой шапчонке, овчинной душегрейке и лыковых лаптях старик походил на серую морщинистую коряжку, отринутую временем и верховым ветром от могучего ствола.

Квитка, словно отыгрываясь за свой страх, метнулась вперед и разразилась таким неприлично злым и бесцеремонным лаем, что Полудин смутился и покраснел.

– Тубо! Назад! – прикрикнул Полудин, возвращая ружье на плечо. – Здрасьте!

Квитка отбежала в сторону и по-лягушачьи распласталась, положив голову на передние лапы. Ее поза выражала покорность, но глаза вспыхивали неуспокоенно, словно раздуваемые ветром костровые угольки.

– Доброго здоровьичка! – прожурчал старик, затягивая петельку. – Как отохотился? Парочку кряковых заполевал?

– Заполевал! – не удивляясь стариковской прозорливости, откликнулся Полудин. Он почему-то забыл, что два кряковых селезня, добытые на вечерней тяге, висят у него не на поясном ремне, а скромно упокоились в охотничьей сумке.

– Так, так… – Старик потянул к себе веревочную паутину, наброшенную для удобства на темный холмик можжевелового куста. – А собачка, я вижу, у тебя хорошего гнезда.

Квитка прислушивалась к дружелюбному течению речи, приглядывалась к безопасно снующим рукам. Казалось, у нее не было причины волноваться, и все же охотничья собака томилась в необъяснимом напряжении и слабо поскуливала.

Полудин вытащил из кармана смятую пачку с папиросами, ощупал ломкие табачные гильзы, наконец выискал плотно набитый стерженек и подошел к старику ближе.

– Хотите?

– Благодарствую, не курю! – сказал старик. – Я тока окурки в лесу собираю. Собираю и затаптываю.

– Вот как! А я вот… – Полудин недоговорил. Только задумчиво посмотрел на синюю струйку, потянувшуюся из ладони.

– И ружье у тебя отменное. Казнистое. Небось барин с таким ружьем красную дичь нахаживал… – Разливаясь соловьем, старик почему-то избегал смотреть на двустволку. – Да-а… Много ружей я на своем веку перевидывал: и кремнёвых, и пистонных… Но такого… – И вдруг, неожиданно легко, по-молодому привстав, цапнул сучклявыми пальцами за приклад.

Квитка остерегающе гавкнула. Полудин, нахмурившись, попятился: он, по своей охотничьей щепетильности, не любил, когда чужой человек дотрагивался до его ружья или пытался погладить Квитку.

– Добрые стволины! – продолжал старик, опускаясь на пень. – Севко палят…